— Нет, не довелось, — говорливость деда начала Воронова раздражать. Он снова повернулся к стрелкам и, не оборачиваясь, спросил:

— А это кто сейчас на номере?

— Это-то? Наш, локомотивовский. Дуплет пропуделял который — Игорюша Мельников, несерьезный стрелок, хотя иногда и с удачей, и человек несерьезный — его даже чаще имени по прозвищу окликают — Моцарт. Ниже десятки в чемпионстве страны не опускается. А рядом с ним, — голос деда стал сразу ласковым, как у матери, говорящей о любимом ребенке, — высокий который, с волосиками зализанными, — это и есть сам Вишняк... Валерий Михайлович... — Стремясь подчеркнуть свою уважительность, дед прибавил к фамилии имя и отчество. — После смерти Мамлеева во всей нашей стране лучше его стрелка нету... Жадный до побед был покойник. Никакого пути при нем Вишняку не было. И не любили они за это друг друга... Первый в нем соперника всегда чуял, а второму первого за что любить? — то ли спросил, то ли констатировал дед.

Слова деда о взаимоотношениях Вишняка и Мамлеева заинтересовали Алексея.

— Прокофьев — это тренер Вишняка? — осторожно спросил Воронов.

— Был тренер. А сейчас какой там тренер — забулдыга, и только!

— Что-то, я смотрю, дедуся, у вас все люди такие плохие. Кроме Вишняка, вы вроде и никого не любите?

— Не тебе судить, мил человек! Я здесь почти тридцать лет работаю. Всяких перевидал. И кого за что любить — сам знаю!

— Неужели тридцать лет? — деланно удивился Воронов. — Ну раз так, мне с вами, дедуся, поговорить как следует надо. Пойдемте где-нибудь присядем и потолкуем.

— Некогда толковать. — Глаза деда впервые колюче блеснули. — Вам что: патроны пожег, да и гуляй, а тут вон какую территорию убирать!

— Дедуся, я из уголовного розыска. — Алексей достал свое удостоверение и показал деду. И Воронову почудилось, что старик отпрянул от него слишком испуганно.

— Хотелось бы порасспросить вас о Мамлееве...

— Вот как, — дед на минуту о чем-то задумался. — По брехне Прокофьева небось пришли? Наболтал спьяну, что не беда это, а убийство?

Воронов вздрогнул.

— Почему вы думаете, что Прокофьев в уголовный розыск сообщил? — переспросил Алексей больше для того, чтобы выиграть время на размышление.

— Он на всех углах об этом трезвонит, будто сам никогда с оружием дела не имел. Знает ведь, что даже незаряженное единожды в жизни само стреляет...

Они прошли к длинному, желтого кирпича зданию базы и сели возле глухой боковой стены. Место оказалось удобным — видно было, как продолжали стрелять четверо на второй площадке. Время приближалось к полудню, и дед, двигаясь по скамейке, забился в тенек и оттуда уже спросил:

— Подозреваете что, аль просто?.. — в вопросе старика Воронову почудилась какая-то особая заинтересованность.

— Пока просто...

— Угу... — дед мрачно согласился. — Так вот, молодой человек, поверьте моему опыту и слушайте — обычное несчастье. Бывает, от долгого лежания заряд как бомба становится. И тогда жди беду. Может, еще по какой нелепице. Но только умыслу злому здесь быть не можно. Да и что кому от Мамлеева надо?

— Ну а скажем, Вишняку? Ведь ему Мамлеев мешал? Может, тот пошутить хотел или еще что... А получилось...

Дед не ответил и тем самым еще больше насторожил Воронова.

— Я тебе, мил человек, случай расскажу. Старый. Из того еще времени. Отец мой, мастер- краснодеревщик, большой охотник до ружья был. Пошел однажды по утям. И не вернулся. Нас, между прочим, в хате тринадцать ртов было, один другого младше. Только на другой день утром нашли его — лежал, бедолага, в ста шагах от большака, по которому каждую минуту телеги ползли. Но крикнуть — сил не осталось. Из болота почти два километра то на четвереньках, то ползком выбирался. А приключилось непонятное — разорвало замок у ружья. Оно курковое было. Курок пробил толстый кожаный козырек на батиной кепи и лоб рассек. Так кровью и вышел. Помер сам, по нерадивости... Дурным патроном попользовался...

История, рассказанная дедом, никакого отношения к делу не имела. Алексей уже собирался спросить, что думает он о Мамлееве как о человеке, но дед, весь нахохлившись, упредил его:

— О покойнике и не спрашивай! Я его плохо знаю. Не наш он. Вон Прокофьев шагает, — старик кивнул на арку главного входа, от которой приближался человек в застиранных тренировочных брюках и рубахе навыпуск, — он когда-то Мамлеева тренировал. Лучше моего, гражданин начальник, все расскажет.

— Что, дедуся, не всегда с законом дружили?

— Уж было... По глупости своей да подлости чужой... — вдруг с открытой издевкой произнес дед, и Воронов увидел в его маленьких глазах нескрываемую неприязнь.

Не прощаясь, дед встал и начал тут же махать метлой без особой на то нужды. Он исподлобья бросал редкие взгляды в сторону приближающегося Прокофьева. Но Воронов твердо решил, что к Прокофьеву подходить, не выяснив хотя бы общей раскладки сил в этих далеко, очевидно, не простых отношениях, нет смысла. Алексей пошел к выходу со стрельбища, лишь смерив Прокофьева внимательным взглядом. Когда у ворот Воронов оглянулся, оба — и Прокофьев и дед, смотрели в его сторону.

Со стенда Алексей отправился в Научно-исследовательский институт мер и весов, в котором работал Мамлеев.

Здание института высилось на стрелке двух проспектов и врезалось в неудержимый автомобильный поток, подобно форштевню современного судна: стекло, алюминий и окна. Окна, словно весь дом держался на одних оконных переплетах.

Кроме благодарностей и похвальных отзывов в отделе кадров да портрета в траурной рамке, выставленного внизу, в холле, Воронов ничего нового для себя не узнал. Поначалу показалось, что Мамлеев был человеком, лишенным даже маленьких слабостей. Александр, как единодушно утверждали все, не курил, не пил, увлекался только наукой и спортом. И еще, об этом упоминали лишь намеками, дружил с сослуживицей, но ее вот уже второй день на работе не было. Воронов записал фамилию и адрес на случай, если она понадобится раньше понедельника, когда должна будет выйти на работу.

«Галина Глушко, Галина Глушко... Кстати, Мамлеев женат. У него дочь. И «подруга» на службе... Никто, конечно, не сказал ничего большего, чем можно сказать намеками, но по тому, как настойчиво повторялись фамилии «Мамлеев» и «Глушко» рядом, видно, что на эту тему в конструкторском бюро института, где они оба работали, немало посудачили. А может, только дружба и ничего большего?! Пожалуй, женатому человеку лучше искать себе друзей среди мужчин, — Воронов усмехнулся. — Холостякам, как я, еще можно себе позволить дружить со смазливой женщиной».

В понедельник утром Воронов едва успел сесть за стол, как раздался телефонный звонок.

— Кто это? — грубовато прозвучало в трубке.

Такая манера обращения бесила Воронова еще со студенческой скамьи, и он обычно отвечал вопросом на вопрос:

— А это кто?

Алексей с удовольствием почувствовал, что на другом конце провода смутились.

— Мне бы товарища Воронова...

— Я вас слушаю. Здравствуйте, — любезно произнес Алексей.

— Здравствуйте, — буркнули в трубке, — Прокофьев говорит.

Последние слова были произнесены таким тоном, словно вся планета должна была знать Прокофьева и угадывать его голос сразу. Воронов не смог отказать себе в удовольствии подразнить говорившего.

— Простите, какой Прокофьев?

Алексей увидел, как вошедший Стуков насмешливо покачал головой: мол, вот и ты язвой становишься!

— Тренер Прокофьев. Из «Локомотива». Я относительно Мамлеева хотел с вами поговорить.