бились у его подбородка. Она не переставая шептала:

— Коля... Коля... Коля!

Он молча стискивал ее плечи. Сколько она вынесла, пока он нашел ее!

— Ладно, — сказал Редькин — благодарить их потом будем, а пока пусть обнимаются.

Репнев устыдился и отпустил Полину. Она взглянула на него, укоряя, но отошла.

— Товарищ командир, — сказал Шибаев, — и этот вот... наш, значит, немец. Помогал...

Редькин взглянул на Бергмана, подумал, потом шагнул и стиснул тому руку.

— Спасибо. Принимаем в отряд.

Полина перевела Бергману.

Репнев болезненно заморгал. К чему и кому относилось это выражение счастья в ее глазах?

— Вот еще один, — сказал Юрка, выталкивая вперед связанного обер-лейтенанта.

Притвиц стоял, угрюмый, смотрел под ноги.

— Адъютант фон Шренка, обер-лейтенант Притвиц, — пояснила Полина.

— Адъютант? — спросил Редькин. — С собой прихватим. Этот-то, — он кивнул головой на Шренка, — видать, не жилец. Ста-а-но-вись! — закричал он, и вся площадь вокруг наполнилась топотом и бряцаньем.

Притвиц со связанными руками подошел к лежащему на шинели фон Шренку. Репнев, вспоров мундир, осматривал рану. Полковник фон Шренк заканчивал земное существование. Потеря крови была очень большой.

— Вот, Карл, как мы кончаем, — сказал фон Шренк тихо.

Притвиц стоял над ним, склонив голову.

— Операция «Троянский конь» удалась, — с усилием говорил Шренк, кривя рот, — но не нам, а им. Вон кто сидел в коне этих диких ахейцев, — он кивнул головой на стоящих невдалеке Бергмана и Полину. Репнев силой заставил его лежать неподвижно.

— Только на пять минут опоздали... — бормотал Шренк. — Я не верил Кранцу, и напрасно. Денщик Бергмана признался, что был свидетелем, как она разговаривала с человеком из леса. Еще день допроса, и мы узнали бы и про Бергмана.

— Нет смысла вспоминать теперь об этом, шеф, — сказал Притвиц, — наша игра сыграна.

— Надо... было, — с клекотом в груди отозвался Шренк. Он дернулся. — Надо было... стрелять и стрелять их... Всех... Без различия.

Подошел Бергман. Вместе с Репневым склонился над раной.

— Иуда, — прохрипел фон Шренк, — с дикарями против Германии и цивилизации?

Репнев с помощью Бергмана перевязал Шренка. Бергман, затягивавший на его груди бинты, увидел прямо перед собой поблескивающие зрачки.

— Если бы вы были чуть здоровее, я бы кое-что объяснил вам по поводу Германии и цивилизации, — отчеканил он.

— Вы имели достаточно времени, а я здоровья совсем недавно, — иронически скривил рот фон Шренк, — но почему-то я тогда этих объяснений не услышал.

— Вы!.. — сказал, темнея, Бергман. — Вы, полковник, присвоили себе право убивать, жечь и насиловать именем Германии. Я всегда ненавидел такую Германию... И я готов погибнуть за то, чтоб она стала другой.

— Ты... за все заплатишь, предатель! — Фон Шренк дернулся. Густая черная струя крови ударила у него изо рта, конвульсии сотрясли тело. Через минуту он затих.

— В одном нельзя отказать этому господину, — сказал, отходя, Бергман, — он был до конца последователен.

— За исключением дружбы с вами, — пробормотал, глядя на мертвого полковника, Притвиц.

Молодой партизан толкнул его дулом автомата и погнал перед собой.

— Коля! — подошедшая Полина взяла Репнева за локоть. — Этот Притвиц меня спас. Укрыл от гестапо. Может быть, по доброте душевной, может, по недомыслию, но спас.

— Посмотрим, что для него можно сделать, — сказал Репнев.

Она вдруг обняла его и тут же, взглянув на Бергмана, убрала свои руки.

— Кстати, — сказал Бергман, старательно обходя их взглядом, — нельзя ли поискать в подвалах гестапо моего денщика? Если бы он начал выдавать на день раньше, ни меня, ни Полины, возможно, уже не было бы в живых.

— Спасти арестованных не успели, — сказал Репнев, — когда мы атаковали, гестаповцы бросили в подвал несколько гранат. Все, кто был там, погибли. Гестаповцев тоже не пощадили. Этот... Кранц, что ли, его опознали местные. Лежит с пробитым черепом.

— А бумаги, протоколы допросов?..

— Что могло сгореть, сгорело. Здание забросали гранатами и бутылками со смесью.

Далеко на шоссе послышался звук моторов.

— Уходим, — приказал Редькин. — Комиссар, выводи!

Репнев ждал, пока в тарахтящие повозки погрузят раненых. От шоссе полыхнула стрельба. Она усиливалась и приближалась.

Ночью, при свете свечей, Репнев и Бергман закончили седьмую операцию. Как были — Репнев в пропотненной гимнастерке, Бергман в распахнутом, пропотелом мундире — вышли из блиндажа. Звезды цвели над огромным лесным морем, льдистое их свечение, казалось, колебалось и двигалось в черноте неба. Вокруг спал партизанский лагерь. В эту ночь они остановились в прошлогодних блиндажах, раскинутых в самой чащобе леса. Здесь во времена осенних боев располагалась какая-то часть. Лошади всхрапывали во сне. Костры были залиты, и сапоги обоих нет-нет и наступали на кучки остывших головешек.

Неподалеку от блиндажа в черноте ночи Репнев наткнулся на телегу. В ней кто-то ворочался. Он узнал пленного обер-лейтенанта. Они прошли дальше.

— Сядем? — предложил Репнев, нащупав ногой какое-то бревно.

— Да, — согласился Бергман. Он вынул из кармана сигареты, чиркнул зажигалкой.

— Руки у вас замечательные, — сказал Репнев, он все еще переживал операцию Редькина, когда вдруг прорвалась артерия и кровь хлынула во вскрытую брюшину. Если бы не Бергман, успевший пальцем прижать кровоток, все было бы кончено.

— Вы хороший хирург, — сказал Бергман.

Они помолчали. Полина в накинутой шинели, выйдя за ними, неслышно приткнулась к задку телеги. Она думала о них обоих, и сердце полно было тихой боли и радости.

— Господин Репнев, — сказал Бергман, сильно затягиваясь, — у меня к вам небольшой разговор.

— Я слушаю вас, — сказал Борис.

— Вы должны меня понять, — сказал Бергман, — я против наци и сделал что мог. Собственно, это все ваша жена. Иначе я бы не решился... — Он смолк. — Я люблю Полин, господин Репнев.

Репнев весь сжался. Он не ждал этого разговора. Он принял Бергмана, принял его как великолепного хирурга и как человека, посмевшего пойти против фашизма. Бергман ничем не напоминал Коппа, но был одним из сотен и тысяч Коппов, которые спасали во всей этой огромной войне доброе имя немцев. Но говорить с ним о Полине Репнев не мог. Еще с той встречи он помнил их взаимную подключенность друг к другу. А сегодня, когда они уходили от преследования Кюнмахля, вглядевшись в их близко сдвинутые плечи на подводе, он все понял.

— Я знаю, — сказал он.

Полина в трех шагах от них изумленно подняла брови в темноте. Что он знает?

— Господин Репнев, — медлительно говорил Бергман, — я люблю вашу жену, но она не любит меня.

Репнев глотнул воздух и задержал его в легких.

— У вас было... объяснение? — спросил он, внезапно охрипнув.

— Она не любит меня, — сказал Бергман, бросая сигарету. Оба смотрели, как светлячком мелькнула и сгасла алая точка. — Она любит вас, — сказал Бергман.

Полина в темноте закрыла рукой лицо. «Так это? — беззвучно спросила она у кого-то. — Так это или не