Топографический отряд Виктора Тимофеевича Хорькова шел в последний маршрут от реки Уды на юг. Перед ним, до далекого горизонта, расстилались ржавые мари, зыбуны, болота. На сотни километров ни единого следа человека, только звери, птицы да гнус.

На небе давно, слишком давно не появлялись облака. Солнце выпило влагу. Травы увяли. Ягель загрубел. Вода в озерах отступила от берегов. Звери и птицы в поисках корма и прохлады покинули насиженные места.

Дни проходили в кропотливой работе. Географ Татьяна Брыкова собирала материалы для будущей карты, которую делал отряд. Виктор Тимофеевич и геодезист Борис Полиенко вели дешифровку аэрофотоснимков, определяли урезы рек, высоту возвышенностей. Им помогал рабочий Николай Абельдин. Проводниками отряда были два старика эвенка из Шевли: Тиманчик и Топко. Передвигались на оленях. Все торопились скорее закончить работу и вырваться из этих мест. Вот уже шесть месяцев, как их окружают безмолвие и унылый пейзаж — равнины с одинокими хилыми лиственницами и свинцовым небом. Одежда на людях поизносилась, покрылась латками. Кожа на лицах задубела от солнца и ветров. Заметно холодало. В небе все чаще слышался журавлиный крик.

Настала пора и людям покинуть наскучившие места. Уже отработана последняя трапеция[2], заполнены журналы. Отряд остановился в густом перелеске, чтобы дня за три проверить материал и пуститься в обратный путь к штабу.

На биваке царило необыкновенное оживление. Все работали дружно: ставили палатки, пологи, таскали дрова, готовили ужин. Людей охватило радостное чувство, так хорошо знакомое путешественнику, когда он после долгих и тяжелых испытаний наконец-то достигает цели и готовится в обратный путь к родному очагу.

Татьяна, повесив на огонь котелок с варевом, вышла на край перелеска посмотреть на закат. День медленно угасал в душных сумерках. Она расчесала длинные густые пряди волос и, заплетая косу, посмотрела грустными глазами на запад. Где-то там, далеко-далеко родные места. Ведь она впервые после окончания института так надолго уехала из дому и все это трудное время страшно скучала о родных и подругах, о привычной с детства жизни. Да мало ли о чем может тосковать девушка, попав в пустыри! И вот конец работы. Еще три дня — и отряд поведет свой след в жилуху[3]. При этих мыслях сердце у Татьяны от радости билось чаще, сильнее, и какая-то приятная теплота разливалась по телу.

Она стояла долго на краю перелеска, облитая густым закатом. А тем временем на юге, у горизонта, появилась подозрительная чернота. Она скоро прикрыла далекие горы. Татьяна не обратила на нее внимания. Ей было легко, и она мечтательно следила, как закатывалось солнце, как медленно таял зыбкий полусвет позднего вечера и как умирали последние звуки.

Ужинали недолго. В этот день переход был утомительным, решили пораньше лечь спать. Утром предполагали сделать баню и стирку. Тиманчик поблизости видел следы медведя, рано пойдет на охоту. В случае удачи отряд устроит пир.

Скоро все угомонились. Только старые лиственницы бесшумно роняли на землю пожелтевшую хвою да по высоким болотам бродили олени в поисках корма. Провожая день, в синеве небесной парил могучий орлан. С высоты, доступной только ему, открывался широкий горизонт. Далеко на востоке виднелась темная полоска Охотского моря. На север до Чагарских хребтов лежала равнина. Орлан поднимался все выше и выше и там, где на юге темнела тайга, увидел бесконтурную черноту. Она, как ночь, быстро расстилалась по земле, густела и скоро заслонила горизонт. Орлана охватило беспокойство, и на перелесок, где остановился отряд, упал его тревожный крик. Тотчас же к орлану поднялась самка с двумя детенышами. Они покружились над марью и с прощальным криком улетели на север.

Властная, неумолимая ночь спустилась на землю. Из старой гари вышел сохатый. Он долго стоял, обнюхивая воздух, прислушивался к тишине. Ничто не нарушало всеобщего покоя ночи. Знакомой тропинкой зверь перебрел трясину, ерниковую степушку, с ходу завалился в озерко, затянутое густой зеленью. Вспугнутая стая уток покружилась, покричала и скрылась в темноте, а сохатый стал кормиться, собирая на поверхности молодые побеги водяных растений. Затем он опустился на дно, набрал полный рот сладких корней троелиста, всплыл на поверхность. Шумно стряхнув с головы воду, великан стал жевать. И вдруг какой-то звук заставил его повернуться.

По кромке озера бежало охваченное паникой стадо сокжоев. Сохатый всполошился. И опять шорох — это пробежала рысь со своим семейством. Следом пролетел глухарь. Высоко кричали гуси. Лесной великан насторожился, не понимая, что случилось.

Звери и птицы устремились на север.

Сохатый поспешно переплыл озеро и, выскочив на берег, постоял, с тревогой прислушиваясь к шороху. На южном склоне неба погасли звезды. На мари с юга надвигалась чернота. И вдруг завыл волк. Тысячами отголосков пробежал по равнине унылый звук и замер высокой жалобной нотой. Сохатый, почуяв опасность, бросился дальше. Потом вдруг оборвал свой бег, утопив глубоко в землю все четыре ноги. Мгновенно повернувшись к врагу, замер, готовый к схватке. Из темноты вынырнули три матерых волка. Но хищники проскользнули мимо. Сохатый поднял тяжелую голову, затяжным глотком потянул воздух: пахло гарью.

Через минуту, охваченный паническим страхом, он бежал на север. К нему присоединялись сокжои, изюбры. Все это смешанное стадо наскочило на стоянку отряда в большом перелеске. Загремела посуда, повалились пологи. Послышался крик. Люди повскакивали. С мари донесся дружный перезвон колокольчиков — это бежали к табору олени...

Хорьков выскочил на край перелеска и увидел длинные языки пламени. Огонь шел с юга. Ветер нес удушающе-горький запах.

— Пожар! — крикнул он, бросаясь к табору.,

Люди, ошеломленные неожиданностью, не знали, за что хвататься, что делать.