поэтому и была оставлена в живых. Но вот она исполнила свое предназначение. И что теперь? Гектор мог убить ее у Шнеерзона, но не убил.

Пожалел? Или она теперь не опасна ему?

А когда она была ему опасна, бог ты мой? Он теперь неведомо где, ищи ветра в поле. И не все ли ему равно, куда пойдет Аглая, что станет теперь делать? Он по-прежнему занят делом своей чести (или своего бесчестия), по-прежнему добывает бабочек Креза, и если ему понадобится смести со своего пути какую-то там Аглаю, какого-то Хмельницкого, Шнеерзона, Конюхова, Наталью, Офдореса-Орлова, Ларису Полетаеву, даже вообще сторонних людей – доктора Лазарева, бедного Сему, в конце концов, – он…

Приближающийся треск автомобильного мотора показался в тишине оглушительным. Аглая дернулась от страха, бестолково заметалась, кинулась на землю – под какой-то куст. По дороге прогромыхал грузовичок, полный народу, завизжав на повороте тормозами, как стая раненых котов.

Свет единственной фары мазнул по дощатым заборам, по толстой, как городовой старого времени, афишной тумбе на углу. Грузовичок помчался куда-то к Острожной площади.

Наверное, отряд красногвардейцев или матросов отправился куда-то по своим революционным делам…

Аглая поднялась и вгляделась в темноту. Оказывается, погруженная в свои мысли, она убежала от Ошарской аж на квартал и находилась сейчас на углу Алексеевской улицы.

Если пойти по Алексеевской к Звездинке, пересечь Покровку, можно оказаться на углу Малой Печерской и Ильинской, где стоит дом доктора Лазарева. Там под вешалкой среди шуб валяется узелок со всем имуществом Аглаи Донниковой, которое у нее только осталось на свете – ее документы, карточки, чистое белье и жакетик. И еще томик Пушкина – последняя память о книгах, которыми был полон ее родной дом.

Получается, ей больше нечего делать, как только идти к доктору Лазареву и снова проситься к нему в кухарки. Начинать все сначала с того самого места, где она остановилась.

Начинать, начинать… Если она явится наниматься вот такая, какая есть: с растрепанными волосами, измученная дневными приключениями и бессонной ночью, чумазая, в запачканной одежде, – ее не то что на чистую кухню доктора не пригласят – даже на порог не пустят! К тому же среди ночи. С ней даже говорить не станут. Даже через дверь!

Где найти другую одежду или хотя бы привести в порядок эту? Где помыться? Где провести ночь до утра, где взять элементарную воду для умывания? Куда вообще податься? Она в этом городе одна- одинешенька, совершенно бесприютная.

Внезапно Аглая осознала, что есть только одно место, где она может в относительной безопасности пробыть до утра, – сени Шнеерзона. Бедный хозяин ее оттуда точно не турнет. В дом она не пойдет – страшно и кощунственно, а найти приют в уголке сеней на какой-нибудь ряднинке, в крайнем случае прямо на полу, у нее, пожалуй, хватит храбрости. Вот поспит она чуток, рано утром встанет, умоется в бочке с водой, которая стоит около крылечка, и как-нибудь, пусть даже умирая от голода, найдет способ прорваться в дом к Лазареву. Главное – убедить Глашу открыть, ну а там уж как бог даст. На службу не возьмут, так хоть вещи свои найдет способ забрать.

Только сейчас Аглая почувствовала, как страшно, нечеловечески она устала: ноги подкашивались, в голове воцарились круговращение и мрак. Не хлопнуться бы посреди дороги в голодный обморок. В голодный и холодный. Голова кружилась от страха и усталости. Хотелось лечь прямо здесь, на углу, под кустом, свернуться клубком, как собачка бездомная…

Ага, и еще уткнуть нос в лапы и прикрыться хвостом!

Понукая себя ехидством, Аглая кое-как дотащилась до угла Ошарской, потом до дома Шнеерзона и вошла во двор, осторожно придержав калитку, чтоб не стукнула. Конечно, ничего не произошло бы, если бы и стукнула, но Аглая все же старалась не шуметь. Крадучись, сдерживая дыхание, поднялась на крыльцо – ни одна ступенька не скрипнула под ней! – и замерла. Что-то прошелестело в глубине дома… Или почудилось? Или в самом деле отдались где-то там, вдали, в комнатах, торопливые шаги?

Мгновенно перед глазами Аглаи нарисовался призрак Льва Борисовича с проломленной головой, идущий преградить путь дерзкой и наглой бродяжке. Она слетела с крыльца, шарахнулась к забору, приникла к нему спиной, ощутила, как что-то подвинулось сзади. Доска! Доска отошла! Аглая протиснулась в щель, оказалась в соседнем дворе, кинулась куда-то, уткнулась в высокое крыльцо, чудом удержалась на ногах, взбежала на него и присела на корточки за перилами. И тут, словно по заказу, словно по невероятной чьей-то мольбе, тучи на небе раздвинулись, и голубой, ледяной, пронзительный лунный луч осветил землю. Аглае почудилось, будто в нее вонзился некий указующий перст, она ощутила себя голой, незащищенной, выставленной на поругание и втиснулась в ступеньки, с трудом глуша панический крик. Сейчас распахнется дверь, страшный призрак Шнеерзона выйдет, оглядится мертвыми глазами и сразу увидит ее…

Дверь распахнулась. Высокий мужчина вышел на крыльцо и, не оглядываясь по сторонам, сбежал по ступенькам. Аглая со своего высокого крыльца видела его очень отчетливо. В руке у него был какой-то листок. Человек был чем-то очень озабочен, шел, опустив голову. Вдруг остановился – и словно бы только сейчас заметил, что все вокруг залито пронзительным лунным светом. Поднес к глазам листок и несколько секунд стоял, читая то, что было там написано. Потом покачал головой, как бы не веря глазам. Потом сел на ступеньку и принялся поудобнее надевать сапог. Переобувался он, настороженно озираясь. Повернулся и туда, где затаилась Аглая, но не заметил ее. А она отчетливо разглядела его лицо.

Впрочем, даже в кромешной тьме, даже с закрытыми глазами она узнала бы этот опасный профиль с хищным носом и надменно вывернутой нижней губой. Гектор, нет – Кирилл Шведов покончил наконец с сапогами, встал, еще раз оглянулся, в два шага пересек двор и исчез за калиткой, точно так же, как недавно Аглая, придержав ее, чтобы не стукнула…

Ну, наверное, не меньше пяти минут прошло, прежде чем Аглая выдохнула. И смогла снова вдохнуть, и начать дышать, и распрямить мучительно затекшие ноги и спину, и встать во весь рост. Какой-то миг отделял ее от столкновения с Гектором на крыльце. Итак, он вернулся в дом жертвы за какой-то забытой бумажкой. А может быть… Аглая снова надолго оцепенела… может быть, он все время там находился? И пока она шарахалась внизу, он был где-то наверху? Почему он ее не убил? Объяснение одно: не заметил. Вот удивлялся, наверное, почему она не идет к Шнеерзону, как было условлено! А прокараулил-таки ее приход, занятый поисками того, за чем явился к старому другу, за обладание чем убил его. Гектор, конечно, увидел ту страницу с его именем, на которую указывал окровавленный палец Шнеерзона. Вот посмеялся-то, наверное, над посмертной попыткой Льва Борисовича обличить убийцу! Журнал, естественно, был брошен в камин.

Ах, да не все ли теперь равно. Пусть идет. Пусть идет своим путем неблагородный разбойник Гектор и никогда, никогда больше не переходит дорогу Аглае!

Девушка покачнулась и поняла, что сейчас упадет. Все, силы иссякли. Она уже почти в обмороке. Тяжело села, почти упала на ступеньку, и оцепенение, родственное беспамятству, охватило ее. И в то же мгновение откуда-то, словно бы из какого-то немыслимого далека, донесся детский голос:

– Вы что, тетя, тут, на крылечке, спать собрались?

Аглая была так измучена, что только и могла – приподнять голову. Чтобы оглянуться, понадобились просто-таки героические усилия.

В проеме двери стояла маленькая фигурка в длинной ночной рубашке. Аглая пригляделась – девочка лет восьми. Жиденькие косицы лежат на плечах. Кружева на воротничке рубашки. На ногах не то галоши, не то валенки, обрезанные чуть не по самые ступни.

– Ты кто? – едва шевеля губами, выговорила Аглая.

– Я-то? – уточнила девочка. – Я – Варя. А вы?

– А я Аглая.

– Какое имя красивое! – восхитилась девочка.

– И у тебя красивое. Что ж ты ночью не спишь, Варя?

– Да никак не могу, – тяжело вздохнула девочка. – Проснулась на горшок, еще полуночи не было, да с тех пор и не сплю. Потом слышу, кто-то по крылечку топает, вышла посмотреть, а тут вы.

– Да разве можно открывать дверь в такое ужасное время?!

– А почему оно ужасное? – удивилась девочка. – Вон какая луна красивая!

– Я не про ночь, – слабо усмехнулась Аглая, – про жизнь. Время опасное, понимаешь?