– Всем хочется, но выбор-то на вас упал! Соберется Земский собор в Москве, а я вас приведу и покажу, каких воспитал царевичей. Народ и посадит. Может, Николая по старшинству, а если не подойдет – Михаила.
– Почему не тебя? – спросил Колька. – Ты же сказал, тоже боярин.
– А меня, брат, в детстве сильно пороли, – признался Аристарх Павлович. – Кого пороли – тому уж царем не быть.
– Как ты нас будешь воспитывать? – поинтересовался Мишка. – Если мы – царевичи, то ведь все нас должны слушаться!
– Вот уж, Михайла Алексеевич, хрен тебе с редькой! – отрезал Аристарх Павлович. – Покуда вас не признают за царственных особ на Земском соборе – мне велено держать вас в полной своей власти.
– Значит, жвачки не будет, – тоскливо проронил Мишка.
– Какая там жвачка! – отмахнулся Аристарх Павлович. – Только особо приближенные могут видеть, как царевич кушает. А государь – так подавно. Представь себе, сидишь на престоле, а во рту у тебя – резина! Мочалка!
– А Клинтон жует, – заметил Колька. – По телевизору видел…
– Клинтон ведь всего-навсего президент, даже не боярин. Пока он добрался до своего кресла, его сто раз выпороли. Президенты, они все поротые, потому их часто и меняют.
– Кто их порол? – не поверил Мишка.
– Кто? – задумался Аристарх Павлович. – А сначала родители, потом начальники. Потому они и жуют резину. Жевать – дело не царское.
– У нас же демократия! – вспомнил Колька. – При демократии никого не бьют. А при царе били.
– Нет, брат Николай Алексеевич, не прав ты оказался. – Аристарх Павлович потрепал его по затылку. – Демократия – это когда поротый президент управляет поротым поголовно народом и все делают вид, будто никто их сроду пальцем не трогал. А если царь сам с рождения битым не был, то вокруг себя битых держать не станет и других бить ему не с руки. Не поротому стыдно людей унижать. Это же все одно, что себя выпороть.
Мишка вдруг смутился, погрыз ноготь и спросил с надеждой:
– Это же неправда, что Кирилл папу убил в Белом доме? Неправда же?
– Конечно, неправда! – заявил Аристарх Павлович. – Кто тебе сказал?
– Колька слыхал…
– И слыхал! – подтвердил Колька. – Аннушка маме рассказывала про Кирилла, а мама Аннушке – про папу. Кирилл приехал на танке и расстрелял папу из пушки.
– Ну вот что, царевичи, – прервал Аристарх Павлович. – Ваш дядька в самом деле приезжал на танке и стрелял. Его обманули. Ему дали много-много жвачки и сказали – стреляй. Вы же подрались из-за нее? Подрались! Из-за жвачки все дерутся. Вот и Кирилл тоже купился и пошел против брата. Потому что не царевич.
– Почему не царевич? – засомневался Мишка. – Он тоже боярского рода.
– Потому что дядя ваш жил в детдоме, – объяснил Аристарх Павлович. – И его пороли. После этого всякий боярин становится не яркий муж, а просто яростный человек. Надо его помиловать. Казнить-то просто, раз – и голова с плеч. А миловать приятно. Долго помнишь, кого миловал. А казненных приходится поскорее забыть.
– Мне что-то не верится, – вдруг сказал Колька. – Какой из меня царь?
– Сейчас-то никакой, – согласился Аристарх Павлович. – Просто балбес пока. Но вот я вас вскормлю, и будете вы царские особы.
– А мы есть не хотим, – заявил Мишка.
– Я вас пищей кормить не буду. Пусть мать кормит.
– Почему говоришь – вскормлю?
– Потому что царей всегда вскармливают, – объяснил Аристарх Павлович. – У лодки есть нос, а есть корма, и человек, который правит, называется кормчий. Я и буду вскармливать вас, править вами, чтобы куда попало не занесло. Для начала, например, я вам советую помиловать дядьку своего.
В дверь позвонили. Аристарх Павлович бросился открывать – пришла Валентина Ильинишна.
– Есть не хотите – живо в постель! – приказал он детям.
– Мы подумаем, – сообщил Колька. – Может, и помилуем.
– К утру чтоб проект указа был готов! – Он закрыл за ребятами дверь. – Ну, как там у них? Где Олег-то?
– Олег остался с ними, – сказала Валентина Ильинишна. – Говорит, раненого буду выхаживать.
– Занятие себе ищет… Пусть, как раз для него. – Он помог раздеться жене, усадил поближе к огню. – Сейчас чай поставлю…
– Не уходи, – попросила она. – Знаешь, шла по лесу… Темно, тихо, дорога знакомая, деревья. Все как было раньше… Но отовсюду веет страхом, полное ощущение войны. Могут выстрелить из-за дерева…
– Не бойся. – Аристарх Павлович обнял ее. – Это ты на офицеров посмотрела, на раненого…
– Катя приехала?
– Катя в Москве осталась. Аннушка детей привезла.
– Не нашли Алексея?
– Звонка нет, значит, не нашли. Теперь с Кириллом беда, Валя…
– Что?!
– Да жив он, – опередил вопрос Аристарх Павлович. – Но мертвому Алеше лучше, чем ему…
– Все ясно, – вдруг расслабла она. – Не хотела тебе рассказывать… Шестого числа прихожу на работу, женщины говорят – Кирилла вашего по телевизору видели. Стоит у танка, воду пьет, Белый дом горит. Я их еще давай уверять, что ошиблись… А где Аннушка?
– Заболела опять, как в прошлый раз, – проронил Аристарх Павлович. – Поди сегодня к ней, побудь рядом…
– Надо за детьми посмотреть, – вздохнула Валентина Ильинишна. – Без матери они там на головах ходят…
– Они сейчас указ сочиняют, – сообщил Аристарх Павлович. – О помиловании дядьки… Валя, ты их теперь по имени-отчеству называй, теперь они царевичи. Пусть привыкают.
– Такую игру придумал?
– Как сказать… Пока игру.
Валентина Ильинишна подняла голову, посмотрела с затаенным восторгом, но вдруг прислонилась лбом к его молодой, начавшей курчавиться бороде.
– У нас с тобой скоро… наследник будет, – призналась она. – Потому я сейчас всего и боюсь… Даже вот темных окон боюсь.
Кирилл с Екатериной маялись в вестибюле морга, заставленном пустыми гробами, – ни присесть, ни облокотиться, а ноги уже гудели от московских улиц. Им велели чего-то ждать и словно забыли о них. Раза четыре подъезжала «скорая», привозили покойников. Кирилл отворачивался, когда их вносили, но видел обитые красной тряпкой гробы. Находиться здесь можно было лишь с закрытыми глазами…
Он каждое мгновение ожидал приступа – все тут было насыщено знаками смерти, однако память словно затвердела, спеклась на огнях свечей у Белого дома, и вместо мучительного кошмара сознание постепенно наливалось незнакомой и какой-то неуместной яростью. Он будто протрезвел и сейчас, похмельный, с головной болью, не мог вспомнить, что было вчера, на бесшабашном пиру, но твердо знал одно – сотворил великий грех, и все то горе, что горит свечами вокруг, лежит на его совести. И не было того навязчивого желания забыть все, откреститься, спрятаться где-нибудь и переждать этот вселенский потоп скорби. Он словно долго убегал от наказания, блудил по каким-то закоулкам, таился, хитрил с преследователями, пока сам не очутился на лобном месте, перед палачом. И бежать уже было некуда, и уворачиваться не имело смысла, как и оправдываться. Все равно не сносить головы…
Наконец их позвали, но не в ледник, где хранились тела неопознанных, а в кабинет с медицинскими шкафами. За письменным столом сидел седой и от этого заметно румяный мужчина в белом халате. И по тому, как он стремительно и цепко осмотрел их, Кирилл сразу понял, кто он и зачем тут сидит. Однако Екатерина приняла его за администратора и с порога заявила:
