– Чтобы счастье было в каждом уголке этого дома!
– Прекрати! – крикнул он.
– Что такое, Кирилл? – изумилась она. – На пирах нужно бить посуду!
– Ты сказала, я тебе дорог всякий, – глухо проговорил он. – Вот я такой! Убийца!.. Ну, станешь моей женой?
– Я от своих слов не отказываюсь! – заявила она и, вывалив из чашки соленые огурчики, налила виски. – Сейчас и стану. Только наркоз приму… А ты? Тебе налить? Пей, война кончилась, пируем! Мы же с тобой вместе стреляли. Я твоя боевая подруга… Снимай орден!
– Аннушка?! – Он потряс ее за плечи, чего-то испугавшись. – Что ты делаешь?
Она вырвалась, схватила мундир с пола и, уворачиваясь от рук Кирилла, заметалась по комнате, открутила орден.
– Отнять хочешь? Нет! Вместе заслужили! И обмывать будем вместе! – Она бросила орден в свою чашку и тут же отшатнулась. – Посмотри, сколько крови… Да ничего, обмоем! И засияет!
Аннушка пополоскала орден в своей чашке и ловко опустила его в чашку Кирилла, щедро, через край налила виски.
– Пей!
– Что с тобой, Аннушка? – чего-то страшился он, тараща побелевшие глаза. – Зачем ты это делаешь?..
– Пей, сказала! – властно произнесла она и подняла чашку. – Ордена положено обмывать, потому что они в крови. В своей и в чужой. Не станешь же ты носить кровавый орден! Вместе заслужили, вместе и отмывать. Пей!
Он послушно взял чашку, однако, потрясенный ее состоянием, не выпил. Аннушка же, разливая виски, тяжелыми, судорожными глотками выпила всю чашку, выронила ее и растерла капли по лицу.
– Сладко и солоно… Ну, я готова, – произнесла она, закатывая глаза. – Возьми меня. Сделай своей женой, я тебя достойна…
Она стремительным движением сорвала с себя платье, в несколько движений освободилась от белья – умела это делать…
– Что ты стоишь как истукан? – прикрикнула она. – Я тебе дала яблочко? Вкусил запретный плод? Так что же медлишь, Адам? Начнем творить новое человечество? Где спальня в нашей новой квартире?
Аннушка прошла мимо Кирилла, остановилась в дверях, обернувшись, указала на чашку:
– Ты почему не вкусил?.. Ах да, ты напился уже! Судя по лицу, ты даже перепил, – поманила пальчиком. – Ну, иди, иди со мной. И наркоз прихвати… Я должна исполнить свой супружеский долг!
Он сидел белый и неподвижный, неестественно согнувшись, как бегун на низком старте, и ждал только выстрела…
– Не бойся! – подбодрила Аннушка. – Мы еще не совершили грехопадения. Это потом нас сошлют на землю. А пока мы в райском саду. Видишь, как близко здесь небо!
Кирилл тупо смотрел в пол: перед глазами плыла координатная насечка орудийного прицела…
– Что такое? – возмутилась Аннушка. – Тебе мало, да? Хорошо! Отведай еще с Древа познания!
Она поднесла чашку к его губам – Кирилл отвел руку, виски расплескалось на колени.
– Ах так! – Она насильно попыталась напоить его. – Пей! Я свою чашу выпила, пей!
Кирилл ударил по чашке. Вино брызнуло в разные стороны, окатило паркет…
Он явственно увидел перед собой кровь и осколки стекла, рубиновые от этой крови и светящиеся, как самоцветы…
Парламент расстреливали при большом стечении московского люда. По набережной у гостиницы «Украина», на мосту и под мостом возле мэрии – всюду теснились болельщики, и строчки их хрупких голов напоминали рассыпанные орехи. Пока били холостыми, пока наводили страх на Белый дом и пока избавлялись от своего страха, который назывался психологическим барьером первого боя, народ возмущался. Одни посылали проклятия, другие требовали боевых снарядов и в драку ловили отстрелянные гильзы, вылетающие из башни.
И когда освоились руки с орудийной наводкой и глаз обвыкся с целью, Кирилл услышал жужжащий в наушниках голос:
– Триста пятнадцатый… Кумулятивными… три снаряда… огонь.
А он вдруг забыл свой бортовой номер! Не привык к машине, к позывным, к голосу командира. Он открыл люк, чтобы выскочить и посмотреть на башне номер машины – не спрашивать же у прапорщика! – и в тот же миг увидел, как чей-то снаряд ударил в коммерческий киоск возле жилого дома. В шлемофоне зажужжал крутой мат командира, болельщики под мостом у мэрии раскатились горохом, и толпа возле танков качнулась, попятилась к гостинице, замелькали землистые, вытянутые страхом лица. Чужой страх взвеселил его. Кирилл выскочил на броню и вспомнил, что бортовые номера закрасили, когда готовили машину.
– Триста пятнадцатый! Что запрыгал, мать-перемать!.. – Голос командира напоминал звук сверчка. – Кумулятивными, три снаряда… Огонь!
Кирилл понял, что приказ ему, но растерялся и снова зарядил орудие холостым, а надо было провернуть кассету на кумулятивные. Ствол выплюнул огонь и лишь встряхнул воздух.
– Ты чем стреляешь, так-перетак! – запел сверчок. – Снайпера собрались! Пол-Москвы разнесете, в душу вас!.. Кумулятивными!
Эта несуразица и заминка заставили его думать только о стрельбе и слушать лишь командирский голос…
А день был ясный, солнечный, и даже над рекой оптические свойства воздуха были такими, что не нужно было делать поправки прицела на преломление луча. Он же сделал, и первый боевой снаряд попал не в цель – тринадцатый этаж «стакана», а двумя этажами выше.
– Нормально, командир, – буркнул в шлемофоне голос прапорщика-водителя. – Убери поправку и жарь. Пусть пекутся…
Два следующих снаряда легли точно, командир откликнулся эхом:
– Молодец, триста пятнадцатый! Жди команды…
Кирилл откинул люк, высунулся. С пятнадцатого этажа повалил дым, болельщики утаскивали к гостинице стреляные гильзы, но омоновцы пытались отобрать их, махали дубинами; толпа же привыкала к обстановке, смелела и не хотела отдавать сувениров. Рядом от выстрела встряхнулся воздух – открыла огонь триста пятьдесят вторая машина: дивизионные «полканы» подготовили ее плохо – на баке не закрасили номер… Кирилл закурил, утер вспотевший лоб: если бы не люди вокруг, было бы полное ощущение работы на тренажере, только каком-то особенном, с запахами, ветром, настоящей водой за парапетом набережной. Из-за рева танковых дизелей не было слышно ружейной пальбы, лишь как в немом кино от стволов КПВТ на бэтээрах отлетал легкий, стремительный дымок. Они ползали перед парадным Белого дома, словно детские управляемые игрушки.
А болельщики вконец осмелели и снова заполняли пространство между танками. Какой-то старик с возмущенным белым лицом лез к броне, что-то говорил Кириллу, указывая длинным, как штык, пальцем в сторону парламента.
– Что тебе? – крикнул Кирилл.
Старик неуклюже полез на броню, скользя грязными ботинками по защитным коробкам гусениц.
– Молодец, говорю, солдат! – заорал он. – Смотри, я за тобой наблюдаю!
– Пошел отсюда! – рявкнул Кирилл и отвернулся.
Старик же забежал с другой стороны, видимо, не расслышал Кирилла, потянулся костлявыми руками к поручням.
– Это ты в киоск угодил! Я видел!
– Что тебе надо?! – свесившись к нему, спросил Кирилл.
– Да ты не расстраивайся, солдат! Они много наворовали, так новый построят! Давай, пали!
Кирилл швырнул в него окурком и захлопнул люк. И все сразу исчезло, будто одним щелчком замка он погрузил себя в иной мир, из которого можно было смотреть на тот, шумящий, лишь через сетку прицела. Он проверил расположение снарядов в кассете, чтобы больше не ошибиться, потом покрутил орудийную наводку, пошарил стволом пространство. В прицеле, словно на экране телевизора, побежали в одном потоке болельщики, омоновские панцирные динозавры и черепахи, бэтээры, люди с железными прутьями,
