Они сидели друг против друга, чтобы наблюдать за пассажирами в вагоне. Аннушка вдруг схватила его руку, сжала.

– Милиционер вошел. Кого-то высматривает.

– Пусть, – проронил он. – Не обращай внимания.

Поигрывая дубинкой, милиционер прошествовал по вагону, плечом раздвинул двери тамбура. Аннушка перевела дух.

– Страшно, – призналась она. – Становится страшно жить. Ты чувствуешь, как утрачивается земное притяжение?.. Неужели и впрямь спутником Земли стала невидимая Черная планета? Откуда же такая бессмысленность, жестокость? Если мир снова опустится в состояние хаоса – оживут динозавры. Нет! Они оживают, на сей раз в человеке…

– О чем ты говоришь? – со страхом спросил Кирилл. – Какие динозавры?

– Те самые, ископаемые, с жидкими мозгами…

– Что за бред?

– Земное притяжение их заставило пресмыкаться, – продолжала она. – Целую эру они ползали и вот теперь поднимают свои маленькие головки, освобождают от земли и праха свои мерзкие туловища. Хаос для них – благодать, и они всюду будут сеять его. Сначала сделают безвинной игрой, и когда наше сознание привыкнет – семена прорастут в нем…

– Аннушка! – Он схватил ее руки. – О чем ты? Замолчи!.. Мы выживем! И будем долго жить. Ничего не случилось! Ничего же не было! Я остался в соломе! Там была большая куча соломы!..

– Какой соломы? – не поняла она.

– Потом! Потом, в Москве! – заторопился Кирилл. – Я тебе открою тайну. Все-все тебе расскажу! Ты только не волнуйся. Не Черная планета всходит, а наша звезда!

Ему приснился сон. Будто возвращается он ясным весенним вечером с полетов – полное ощущение, что несколько минут назад выбрался из пилотской кабины, руки еще помнят упругую ручку шаг- газа, и в ушах стоит гул двигателей, но перед ним – его родовой дом. Только не тот, обшарпанный, а целиком отреставрированный: белоколонная ротонда, веранды по обе стороны и весь какой-то легкий, воздушный. «Когда же успели?» – подумал он. И видит, на веранде, за стеклами, плохо различимый мужчина в черном сюртуке, с аккуратной бородой, совершенно незнакомый, а рядом с ним Аннушка – печальная, задумчивая, смотрит сквозь стекло на улицу. Будто в доме сейчас произошло что-то неприятное, может быть, трагическое. Возле мужчины, смазанного полумраком, очень ярко виден стол, на котором очень много перевернутых вверх дном чайных чашек из тончайшего фарфора, и будто под одной горит свеча, отчего чашка светится белым, каким-то мягким и чистым светом. И будто колонны ротонды тоже светятся, и гранитные ступени парадного отшлифованы до зеркального блеска, так что наступить страшно. С чувством восторга и удивления Алексей стал подниматься по этим ступеням и вдруг услышал под ботинками скрип битого стекла. «Это же мне предупреждение! – догадался он. – Входить нельзя, потому и стекла набили». И тут увидел, что это вовсе не колонны, а огромные горящие свечи, причем огоньки их несоразмерно маленькие, и потому, если не задует ветер, этим свечам гореть бесконечно! Радостно пораженный этой мыслью, Алексей пошел к двери, но тут на пути оказался мужчина в сюртуке.

– Уходи, – почему-то угрожающе сказал он. – Не видишь, свечи горят.

Он проснулся оттого, что его трясли за рукав. В темноте не увидел кто и лишь по голосу узнал офицера по спецпоручениям. Алексей не знал его фамилии, да и она здесь не имела значения: все было, как в Афгане, – знали друг друга в лицо и называли Коля, Леша…

– Пошли, Седой зовет, – сказал Николай.

– Зачем разбудил? – хмуро отозвался Алексей. – Дом во сне видел…

– Хоть не Белый?

– Нет, пока свой снится…

– Ну пошли!

Алексей достал сигареты, не вставая из глубокого кресла, закурил, подержал перед собой спичку – огонек напоминал свечу…

– Не пойду! Я ему все сказал… Выспаться хочу перед завтрашним днем.

– Так и передать? – Николай сел на ручку кресла.

– Так и передай… – Он прислушался. – Как тихо стало, в ушах звенит. И в доме тихо, и в душе… Выспаться, чтоб руки не дрожали…

Сквозь закрытые жалюзи пробивался зеленоватый московский свет, и в просторном, богато обставленном кабинете все было исполосовано тенями. Если прищуриться, то кабинет напоминал птичью клетку.

– Как ты только можешь спать? – с завистью спросил Николай. – Я четвертую ночь… Стены, проволока – не заснуть.

– А я перед боевыми вылетами всегда урывал часок, – признался Алексей. – Когда спишь – не страшно… Слушай, Коля, где бы рубаху чистую найти в этом доме?

– Вряд ли найдешь… Спроси у Седого! Может, есть лишняя. К нему вечером жена приходила. Я видел, он уже надел чистую…

– К Седому не пойду, – отрезал он.

– Пойдем, Леша, – мягко сказал Николай. – Теперь многие от него отвернутся, проклинать станут… Не враги, свои. До утра есть время, ночью все равно штурма не будет. Посоветуй ему в последний раз. Ты же советник. Как скажешь, так он и сделает.

– Я ему говорил! – мгновенно взорвался Ерашов, но тут же скомкал себя, будто лист бумаги. – У него в мозгах Афган сидит. Это там можно было вылазки делать. Пострелял, и под прикрытие батарей, на охраняемую базу… А здесь Россия, и свои душманы коварнее всякого Востока.

– Седой хочет застрелиться, – перебил его Николай. – Он не звал тебя. Я сам пришел… Времени в обрез. Его пытаются уговорить.

– В этом деле я ему не советник, – тихо проговорил Алексей. – Пусть решает сам.

– Тогда пойди и сам скажи ему! – вдруг разозлился Николай. – Что бы ты сделал на его месте?!

– Я на своем месте!

– Ну а если, Алеша?

– Я бы стреляться не стал! – заявил Ерашов. – Но ни единого человека не выпустил бы от Белого дома! Ни на «Останкино», ни на мэрию… А потом бы эти мухобойки выбросил на мостовую! – Он брякнул автоматом. – Да что теперь… Ты как думаешь, Коля, кого они пустят первыми? Кто нас резать начнет?

– А какая разница?

– Да есть разница… Хорошо бы наемников, не жалко бы было. Да они не зря москвичей вооружают. А вот из них героев делать не хочу. Знаешь, как потом напишут? «Возмущенные массы простых россиян…» – Алексей неожиданно замолчал, потушил окурок в пепельнице. – Коля! Ведь Седому стреляться нельзя! Ни в коем случае!

– Вот пойди и скажи! – подхватил Николай. – Останови его!

Ерашов подхватил автомат и стремительно пошел к двери. В ночных коридорах было пусто, лишь на поворотах и у лестничных площадок под защитой сейфов и металлических шкафов стояла охрана. Идущих освещали электрическими фонарями, узнавали и пропускали молча. Они привыкли уже двигаться в темноте, эти бесконечные коридоры были измерены шагами, и ноги безошибочно находили нужный поворот. На лестничных маршах сквозь жалюзи на окнах пробивался тот же зеленоватый свет, и вместе с ним как бы вливалась эта напряженная, звенящая тишина, висящая над Москвой. В одном из коридоров с окнами, выходящими на мэрию, Алексей услышал английскую речь. Журналисты и ночью сидели с видеокамерами на изготовку, будто тоже готовились к отражению штурма…

У Седого в кабинете горел электрический свет, протянутый от фонарных столбов возле двадцатого подъезда. После темноты он казался слепяще-ярким и раздражал зрение. Седой пытался набрать какой-то номер по радиотелефону – там, на другом конце, не брали трубку. Они переглянулись с Ерашовым, и Алексею стало понятно – просил молчать, и любой укор сейчас взорвал бы его. Тогда уже не остановить…

Он был командир экипажа, он держал управление, он поставил машину под снаряд, и теперь они вместе