горели, приближаясь к земле. Можно было обвинять его, можно было кричать ему в лицо, что он сволочь и убийца, можно было даже застрелить его, но это ни в какой мере не избавило бы от летящей навстречу земли и грядущей катастрофы.

Ерашов горел в третий раз…

В кабинете сновал народ – офицеры, помощники, депутаты. Алексей не хотел говорить в чьем-либо присутствии, и Седой это понял, втроем вышли в холл: на стенах, как в галерее, висели огромные полотна. Картины в зеленоватом полумраке оживали и были как бы продолжением той жизни, что царила вокруг.

– Хорошо, что пришли, – бросил Седой. – Сейчас сдайте оружие и уходите, пока есть возможность. И своих людей уводите. Спасибо за службу. Мне теперь охрана не нужна. Все понял, Ерашов?

– Я не уйду, – бросил Алексей, глядя в сторону.

– Уйдешь!

– Ты знаешь, я пришел сюда не тебя защищать!

– Только не надо громких слов! – обрезал Седой. – Не на митинге. Ты обязан уйти. Прикажу разоружить тебя и выгнать!

– Хорошо, Саша, сам уйду, – вдруг согласился Ерашов. – Но только после того, как отсюда выйдет последний безоружный человек, последний штатский. Я ведь и стены эти защищать не подписывался. Извини, хоть и отставной, но офицер. – Он приблизился к нему вплотную – Николай предупредительно отошел в сторону. – Знаю, почему ты меня гонишь. Но на сей раз я тебе помешаю сделать, что ты задумал. Ты сам взял меня советником, но одного совета ты не послушал. Так послушай другой, последний.

– Ты о чем? – подозрительно спросил Седой.

Ерашов поднес палец к виску. Седой резко дернул головой, выматерился:

– Не твое дело!

– Мертвого они тебя сразу затопчут, смешают с грязью, – проговорил Алексей. – Обязательно скажут: струсил, испугался ответственности. Измажут таким дерьмом – никто не отмоет, а сам уже не отмоешься. И мгновенно забудут все – свои и чужие. Так во имя чего твоя смерть?.. Мертвые сраму не имут? Это в древности было. А сейчас и мертвого исполощут. Жить тебе придется, Саша, потому что жить в нашем положении теперь труднее, чем умереть. Живой ты мучиться будешь, страдать, а это уже искупление греха. А они хотят, чтобы ты умер грешным… Знаешь, Саша, я ведь теперь предприниматель, деловой человек. И думаю теперь только так – что выгоднее? Жить или умирать? Любить или ненавидеть. Жить и любить выгоднее для дела, чем умирать с ненавистью. Поражение – это всегда какая-нибудь ошибка. Но нам нужно научиться жить побежденными, нахлебаться своей крови, как в сорок первом, чтобы потом победить. Всегда же до Москвы отступали, вот и сейчас…

– Но какой мне позор, Леша… – проронил он и скрипнул зубами. – Люди поверили, пошли за мной… А куда я их привел? На бойню? Под пулеметы?.. Знаешь, я понял: вождями становятся либо гении, либо безумцы. Нормальному человеку не выдержать власти, не поднять. Если тебе поверили и пошли за тобой – хочешь не хочешь, а нужно вести. Иначе толкают в спину – веди, веди! Не стой на месте!.. Теперь они полагаются на меня, ждут какого-то решения, а его – нет. Со мной не идут ни на какие переговоры. Утром придут сюда, и будет нам всем «Утро стрелецкой казни»… Но сейчас я не могу договориться и с теми, кто пошел за мной! Прошу, уговариваю – уходите, прольется кровь, зачем эти жертвы… Не уходят! Веди, говорят, дальше. Дальше хотим пойти…

– В любом случае всех гражданских нужно убрать из здания, – проговорил Алексей. – Всех: депутатов, обслугу, всех безоружных защитников. Пусть останутся только военные…

– Попробуй убери! – вдруг озлился Седой. – Разве что вызвать ОМОН…

– Но женщин-то обязательно!

– Тем более женщин! Это же русские женщины, Леша. – Он резко мотнул головой. – Знаешь, что говорят? Если мы уйдем – вас, мужчин, всех тут вырежут. А с нами – не тронут…

– Все равно надо выводить! – заволновался Ерашов. – Я попробую убедить. Где радиорубка?

– Стой! – Седой схватил за рукав. – Ничего не добьешься. Тебе скажут, ты трус и предатель. И паникер!.. Понимаешь, Леша, я не могу еще понять, кого вел за собой. Что это за люди? Сейчас только начинаю соображать… Они какие-то святые! Знаешь, ведь я видел и фанатиков, и смертников в Афгане… А эти какие-то… наивные, что ли? Умные, опытные и наивные. Или романтики?.. Они и сейчас думают, что зверь проявит благородство, надеются на его разум! И в кровавый конец не верят!.. Две недели за колючей проволокой, под автоматами, под прессом… И еще не прозрели!

– А ты-то сам? Давно ли прозрел? – в упор спросил Алексей. – А близко был, мог бы раньше… И не сидели бы в осаде. Разве ты не надеялся на разум? На твоих глазах из России колонию делали, ты же все надеялся…

– Но сейчас в Москву входят войска! Дворцовые дивизии пошли!

– Что, и Кантемировская? – быстро спросил Алексей.

– Танки у Кремля… Утром и сюда подойдут.

– У меня же брат!.. Там мой брат! Из отпуска отозвали…

– Я помню, Леша, – тихо проговорил Седой. – Сам выбивал распределение… Потому ты и должен уйти. Символ слишком дурной.

Алексей ощутил, как дрогнули сначала пальцы, затем враз вспотевшие ладони. Он тут же стиснул кулаки, сказал трезво:

– Нет, Кирилл не пойдет! Не может пойти.

Однако и сам не поверил в сказанное. Зачем отозвали из отпуска? Зачем собирают молодняк?.. А чтобы было кому исполнять приказы. Лейтенанты пойдут в огонь и в воду…

– Уходи, – тихо попросил Седой. – Если даже его нет, ты все равно станешь думать…

– Нельзя мне уходить, Саша, – проговорил Ерашов. – Тем более нельзя… А эту хлопушку возьми. Она теперь ни к чему… Я бы с наемниками подрался…

– И наемники будут, и профессионалы, – успокоил Седой. – И даже лавочники с железными прутьями. Всех хотят кровью измазать…

Алексей подал ему автомат:

– Мне теперь и уходить нельзя, и стрелять… Ну возьми! Думаешь, одному тебе хочется пустить пулю в лоб? Возьми от греха!

Седой взял, взвесил в руке.

– И ты такой, как все…

– Дай мне мегафон, – попросил Ерашов.

– Зачем тебе мегафон? – Седой вновь начинал злиться. – Ты-то афганец, офицер!.. Не майся дурью!

– Митинговать буду завтра, Саша, – признался Алексей. – Ни разу в жизни не ходил на митинги. И речей не говорил…

– Какие речи?! Кто слушать станет!.. Все, речи отговорили. Завтра на другом языке заговорим…

– К брату пойду.

– А если его там нет?

– Все равно, – упрямо сказал Алексей. – Буду звать. Кто-нибудь услышит.

– Это безумие! – Седой мотнул головой. – Тебя сразу убьют. Ты же видел зверей!

– Рука не поднимется… Не дашь мегафон, пойду так.

– Я тебя понял! – тихо проговорил Седой. – Красиво умереть хочешь? На площади? На публике?.. Напрасно, Ерашов. Никого твоя смерть не остановит. Никто не содрогнется!

– Да я жить хочу! – бросил Алексей. – Но мой брат будет там, на той стороне. У меня получится! Я его когда звал к себе – он всегда приходил. И сейчас прибежит! Только услышит голос и прибежит!

Между тем гас за окном зеленоватый ночной свет и поднимался новый, предутренне синий, с далекими багровыми тенями…