— А я загодя этот акт ещё осенью готовил.

— Ух! Загодя знал, сколько наворовал. Возбудить бы уголовное дело против тебя, так затаскают же самого. Будете не вы с начвещем виноваты, а вроде бы как я украл, и во всех докладах будет моя фамилия склоняться. Ты и подобные тебе, зная наши правила, что сор из избы не принято выносить, пользуетесь, этим умело.

Январь выдался очень снежный. Тучи над Кабулом висели низко, сбрасывая на город очередную порцию снега. Самолёты почти не летали. Да и перевал часто заваливало снегом. Грузовики с продовольствием и боеприпасами не могли прорваться через Саланг. Снабжение частей ухудшилось. Свежего мяса всю зиму не было. Ели одни консервы. В связи с отсутствием овощехранилища, не было и овощей. Ещё осенью завезли КАМАЗ гнилого картофеля, его свалили в кучу возле столовой. Как не упирался командир полка, тыловики повесили эту гниль на полк. Зловонная куча пролежала почти до ноябрьских праздников, и только перед праздниками командир приказал перетаскать эту гниль в овраг и засыпать землёй.

У всех подтянуло животы. От пищи из тушёнки, концентратов и кильки в томате воротило. Бурцеву очень хотелось картофельного пюре и супчика с домашней лапшой, какой часто ему варила мама. Бурцев увидел Васина, идущего из столовой, что-то жующим, пошутил.

— Что ты всё жуёшь, смотри, какие щёки отъел.

— Сухарь, едри его в кочерыжку, твёрдый как камень попался. Того и гляди, зубы поломаю. А морду так отъел, что уже второй раз штаны ушиваю, боюсь по дороге потерять. Если бы зеков так кормили, они бы давно в тюрьме бунт подняли.

Из палатки высунулась голова командира полка.

— Бурцев, подойди ко мне! — громко закричал он.

Бурцев развернулся и направился к командиру. Командир вышел ему навстречу, подал руку. Остановились возле палаток.

— Василий Петрович, тебе надо в Союз ехать.

— Вот незадача, — при этом Бурцев вздохнул. — В связи, с чем командировка?

— Не вздыхай, Вася, я тебя специально посылаю, чтобы щей нормальных поел. Твои два прапора Елов и Бусыгин сидят в Ташкенте в КПЗ. Комендант звонил. Документов у них нет, лица избитые, в гражданской одежде. Милиция требует их засвидетельствовать.

Бурцев опять вздохнул, да так шумно, что вздох его был слышен возле палаток.

— Чего вздыхаешь, Василий Петрович? — засмеялся Лужин. Или в Союз не хочется ехать, не надоело тебе на эти палатки глядеть?

— Чем я туда доберусь, самолёты-то не летают?

— Автотранспортом, автостопом, Василий Петрович, — Лужин похлопал Бурцева по плечу. — Хотя, наверное, и перевал закрыт. Влезли сюда, а теперь сплошная головная боль. Задницей, наверное, в Политбюро думали, когда войну эту затевали. Лужин закашлялся.

— Сигареты плохие, что ли.

— Курить, наверное, надо бросать, Николай Николаевич.

— Может и так. Видишь, как времена меняются. Раньше за такие слова с нас бы, Вася, погоны сорвали, да в кутузку. А сейчас болтаем, не боимся. Это, знаешь, о чём говорит? Умнеет наше общество. Глядишь, так лет через двадцать окончательно поумнеет, тогда и…

Бурцев вопросительно взглянул в лицо Лужину.

— Что тогда и …, — Бурцев улыбнулся.

— На вологодщине есть такая речка, кажется, Сухона, называется. Так вот, течёт в ней течение в одном направлении, затем поворачивается вспять. Вот так и мы, скоро остановимся, одумаемся, а затем, как та речушка, назад побежим. Лужин мягко взял Бурцева за плечо, развернулся, и пошёл к себе в палатку. Затем уже из палатки оглянулся и сказал:

— Так завтра и выезжай. В строевой тебе документы подготовили.

Самолёты в связи с непогодой не летали. Бурцев подсел на попутный грузовик и поехал по «дороге смерти» через перевал до Термеза. Вдоль дороги лежали остовы разбитых грузовиков, сожжённых бензовозов и бронетехники. Везде, где были груды искореженного металла, был бой, его следы были видны повсюду. Обожжённая земля, круглые аккуратные воронки, разбросанные гильзы — все это напоминало о нём. Местами на камнях виднелась запёкшаяся кровь. Если бы каждому погибшему поставить крестик и веночек, как это принято на дорогах Союза в знак погибших в автокатастрофах, то дорога от Кабула до Термеза была бы обставлена с двух сторон частоколом из крестов. Там, где бой был совсем недавно, снег был вперемешку с кровью, выглядел ярко алым. Иногда вдоль дороги пробегали узенькие красные полоски.

Зимой духи поутихли. По заснеженным горам особенно не побегаешь. Многие из них перебрались к своим многочисленным жёнам. Проедали харчи, награбленные за лето. Но некоторые ещё промышляли на зимних дорогах, добывая себе пропитание. В упор расстреливали машины, и сидящих за рулём молодых ребят.

Бурцев добрался до Ташкента без приключений. В отделении милиции никого освидетельствовать не пришлось. Кто-то на мусоре нашёл сумки с военной формой. Других вещей там не было, зато документы лежали нетронутыми. Законопослушные граждане сдал эти сумки в милицию. Когда Бурцев зашёл в отделение, прапорщики уже сидели в военной форме, и писали заявление об избиении и пропаже вещей.

— Будем искать, — сказал Бурцеву начальник отделения, — но как показывает практика, это глухарь.

Вышли из милиции. Одетые в форму прапорщики с изрядно побитыми лицами были похожи на вояк, побывавших в боевых переделках.

— Елов, как так могло получиться? — спросил Бурцев. — Пусть Бусыгин, я согласен, тот выпивает, но ты же в рот не берёшь, а в обезьянник угодил.

Елов молча шел сзади, только сопел. За него вмешался Бусыгин.

— Да не пил он. Я немного выпил, и то грамм сто, не больше. Захотели мы, товарищ майор, дублёнки на рынке продать, думали деньжат на отпуск срубить. Пришли на рынок, стоим, дублёнки на руках держим. Подошел узбек, договорились мы с ним по тысяче рублей за штуку. Дал он нам деньги. Мы пересчитали. Только начали ему дублёнки отдавать, он как закричит: — «милиция идёт, прячьте дублёнки, возвращайте деньги назад». Мы деньги отдали, дублёнки в сумки положили. И, вправду, прошли два милиционера. Может, случайно, а может, с ним работают. Когда милиция прошла, мы снова достали дублёнки, отдали узбеку, а он нам деньги. Второй раз пересчитывать не стали. Он вынул их из кармана — как были они резиночкой обмотаны, так и остались. Мы и не подумали про обман. Пошли в ресторан обмыть удачную сделку. Дело к расчёту подошло, мы к сумке, а там кукла. Сверху и снизу пятидесятки, внутри зелёные бланки телеграмм, аккуратно нарезанные. Цвет, ну точь-в-точь, пятьдесят рублей. Мы и решили проучить узбека. Переоделись в гражданку, пошли по рынку и отыскали. Хотели в милицию отвести. Повели его с рынка, а он просит, обещает всё вернуть. Только завернули за угол, как налетели на нас человек десять, в основном, малолетки: у кого палки, у кого цепи. Начали нас молотить. Отмолотили так, что не помним, как в милиции оказались.

— Теперь, что, назад в Кабул? — усмехнувшись, спросил Бурцев.

— Нет, поедем в отпуск, — ответил Бусыгин. — Мамки ждут.

— А куда же вы поедите без денег?

— Мы в погоны их, товарищ майор, зашили, — уже осмелевший, ответил Елов. Слышали, что в Ташкенте военных грабят, вот и спрятали. А они-то оплошали — подарки наши, что в сумках были, забрали, а форму выбросили, не тронули. Мы погоны вспороли и снова с деньгами. А тот мент, товарищ майор, сказки рассказывает, что, дескать, трудно найти. Мы за два часа нашли, а им трудно. Не хотят они искать. Вот что, я вам скажу, у меня есть такое подозрение, что они с ними заодно. Им видать отстёгивают от этого дела. Поэтому они нас в обезьяннике и держали, чтобы не мешали этому шулеру работать.

Бурцев посадил прапорщиков на самолёт, а сам поехал на пересылку. Самолёты на Кабул не летали. Кабул не принимал, и когда будет ближайший рейс, никто не знал. Василий решил ехать до Термеза, а затем на попутке в Афганистан.