Затем водила и Кузя, не очень-то церемонясь с раненым, извлекли его из багажника и, матерясь сквозь зубы, потащили к зарослям кустарника. Там они бросили лейтенанта в высокую траву. Кузя подошел к землянке, в которой сидели Половцев и Андрей, и, отбросив ногой бревно, подпиравшее дверь, крикнул:

— Выходи строиться!

Половцев и Андрей, щурясь на солнце, с готовностью вышли из погреба.

— Сообщаю обстановку, — начал бодрым тоном Пахомов. — Сейчас я отвожу мальчика Елене Максимовне в одно тайное место, которое она мне указала. Она встретит нас там. По дороге забрасываю лейтенанта в больницу. Вам, уважаемый, — обратился Пахомов к Половцеву, — придется подождать здесь: ведь вы свидетель! Если вы сейчас поедете домой или, еще хуже, на дачу, мало ли что может случиться! Вечером отвезу вас, куда прикажете. Но, повторяю, только не домой. Подумайте пока, где бы вы могли заночевать сегодня.

— Я без отца никуда не поеду, — сказал Андрей и посмотрел на отца.

— Отставить! Тебя ждет твоя мама, мы с ней обо всем договорились. Что еще за детский сад? — деланно возмутился Пахомов и строго посмотрел на мальчика.

— Почему он не может поехать со мной?

— Потому, что мы с твоей мамой об этом не договаривались! — сказал водила ровным голосом, но глаза зло сверкнули.

— Ну и что! Если отец не поедет со мной, я тоже никуда не поеду! — твердо стоял на своем Андрей.

У водилы желваки заходили на скулах, он едва сдерживался… А Половцев уже давно все понял. Сопротивление было бесполезно: судьба их была уже решена «друзьями». Но Андрей был им нужен. И поэтому у него были шансы. А у Половцева?…

— Поезжай с ними, Андрюша. Вечером я позвоню маме. Все будет хорошо, — литератор подтолкнул сына к водиле, пытаясь беззаботно улыбаться. — Давай, давай, парень. Тебя ждут!

Водила взял мальчика за руку и повел к автомобилю. Вслед за ним пошел Владик, он же Филин.

После того как «Волга» уехала, Половцева вновь закрыли в погребе. Однако не успел он успокоиться и оценить ситуацию, как дверь вновь отворилась и улыбчивый Кузя крикнул в полумрак:

— Принимай пополнение!

Неожиданно для Половцева Кузя и Кирилл внесли в землянку раненого лейтенанта.

— Давай, Кирюха, заноси тело. Дура, кто ж так носит? Рано его пока ногами-то вперед! — несмотря на то, что ноша была тяжелой, Кузя смеялся. Но смеялся он как-то искусственно. Было видно, что парень волнуется. — Ну вот и хорошо, вот и разместились с комфортом! Господин гуманист, вы тут не передеретесь, а?

Дверь закрылась, и Половцев остался наедине с раненым.

Литератор подошел к лейтенанту, сел рядом с ним на землю и положил его голову себе на ладонь. Голова раненого горела, но жар был не сильным.

Как ни странно, лейтенант был все еще жив.

Кровь из перевязанной раны уже не сочилась, а сердце билось хоть и слабо, но размеренно. Кризис миновал, и раненый пошел на поправку.

— Они ушли? — через несколько минут молчания вдруг тихо произнес лейтенант. Половцев вздрогнул от неожиданности.

— Нет, — ответил он, — они там, снаружи.

— Где… мы?

— В погребе, в землянке, — литератор старался говорить тише, ведь кто-то из «друзей» мог услышать их разговор.

— А где ваш сын?

— Его увез водитель, Сергей.

— Пахом? Это плохо, — сказал лейтенант, не открывая глаз.

— Знаю, — ответил Половцев, из последних сил пытаясь держать себя в руках. — Но, может, еще все обойдется?

Лейтенант промолчал. Открыв глаза, он пытался сосредоточиться.

— Что со мной? Меня сильно ранило? — спросил он литератора.

— В грудь. Но кровь уже не сочится. Нужен врач, я…

— Нужно выбираться отсюда, — произнес лейтенант и замер. Откуда-то издалека к ним приближался гул, напоминавший рев реактивных двигателей.

Дверь неожиданно открылась, и в подземелье спустились Кузя и Кирюха.

— Во понагнали-то солдатиков! Что им тут надо? — немного испуганно спросил Кирюха Кузю.

— У них тут работа, — спокойно ответил Кирюха. — Видел бетонные площадки? Так вот, это стартовые площадки для ракет.

— Ракет?

— А как ты думал! Тут ракетная бригада стоит. И сейчас у них учения.

— А, может, война? — Кирюха смотрел на Кузю круглыми глазами.

— Ну ты, Кирюха, даешь! Какая еще война! Денег-то в государстве нема: на что воевать? Чтобы такую ракету запустить, денег требуется больше, чем на БМВ вместе квартирой и дачей. Не бойся: вояки только ручки на скорость покрутят и пойдут ужинать. Отдыхай, Кирюха! — сказал Кузя и сел на ящик возле стола. Он посмотрел на часы, подумал и вытащил из внутреннего кармана куртки «бульдог».

— Ну что, сосед ваш копыта еще не отбросил? — Кузя с нагловатой улыбкой смотрел на литератора, сидящего на полу рядом с лейтенантом, и Половцев подумал, что улыбка, наверное, никогда не сходит с его лица. — Да, вот как жизнь-то иной раз оборачивается: жил человек, дышал, ел, спал, ходил в сортир с газетой «Известия», женщину имел, и не одну, и вдруг ничего этого больше не делает — не может. Шевельнуться не может, даже крикнуть: «Зачем вы меня так, от пупка до горла, ножичками своими точеными? Не хочу! Я ведь еще живой!» А его уже и в печь отправить готовятся, в топку гудящую; музыку траурную включили, плачут, сопли глотают. А он благим матом орет: «Я живой, сволочи! Живой! Что вы со мной делаете!» А они не слышат, машут ему платочками на прощание. И едет он, едет прямо в огонь адский, чтобы скрючиться там в три погибели да затрещать, как березовое полено! Вот ведь как с нашим братом получается.

— А вы, я смотрю, верите в бессмертие? — неожиданно для себя спросил Половцев.

— Ну, господин гуманист, в точку попали! — восхищенно заметил Кузя.

— А почему гуманист?

— Как почему? Вы ведь литератор, так? Так! Значит, и гуманист. Ведь это вы, писатели, если не ошибаюсь, сеете разумное, доброе и вечное?

— Но почему же, если разумное и вечное, то сразу обязательно — гуманизм? Как раз напротив: гуманизм отнюдь не разумное и уж совсем не вечное. Гуманист, он ведь всегда безбожник, то есть тот, кто в центр вселенной ставит себя, человека, а Творца, Создателя этой самой вселенной, отрицает, воспринимает максимум как факт культуры. Напрочь отрицая предвечного Творца, гуманист уже поэтому не способен на вечное! — Половцев сейчас слушал себя со стороны и никак не мог понять, что с ним: почему он говорит это, почему он вообще рассуждает вслух о вещах, над которыми никогда даже не задумывался. Какой Творец, тем более Создатель, что он такое несет? — Конечно, гуманист порой не отрицает существование Творца, но в самого Творца, увы, не верит, ибо верит в прогресс, в себя, в свои идеалы, которые, как правило, ложные и вредные для окружающих. И еще: гуманист обычно любит не конкретного человека, а человечество вообще. На конкретных людей у него не остается ни сил, ни времени. А любить все человечество сразу — это ведь ни к чему не обязывает!

— Да вы, господин литератор, философ! — удивился Кузя. — Ишь, как про гуманизм загнули! Всех своих собратьев по перу дураками выставили… Да!

— Ну почему же выставил? Я не о собратьях говорил, а о гуманизме.

— Так вы, значит, в Бога веруете, как обыкновенные люди, ну, вроде нас с Кирюхой? — кривлялся Кузя.

— Можно и так сказать, — с удивлением услышал себя литератор. Собственный голос показался ему