в этот момент майор совсем некстати выступил со своим негодованием.

- Сэр, вы слишком вольно обращаетесь с мисс Харрадайн.

- По необходимости. В связи с моим новым положением. Разве она не моя жена? А вы, дорогой, Барт, разве не мой шурин?

Сэндз вздрогнул и свирепо взглянул на него.

- Вы чертовски меня стесняете, - заговорил де Берни крайне резким тоном. - Другой на моем месте мог бы быстро положить этому конец. Прошу вас запомнить это, Бартоломью. И будет хорошо для вас обоих называть меня Шарлем, если не хотите подвергнуть опасности свои шеи, а заодно и мою. Такая интимность, возможно, неприятна для вас, Бартоломью. Но, надеюсь, она менее неприятна, чем возможность попасть на рею. А это уже совсем не смешно.

С этими словами он снова вышел, оставив майора с его негодованием.

- Ей-богу! Этот головорез осмеливается угрожать мне, насколько я понимаю.

После такого безрассудного начала он продолжал изливать свой гнев, но Присцилла остановила его:

- В конце концов, Барт, - напомнила она, - месье де Берни не приглашал капитана Лича на борт «Кентавра».

- Но он приветствовал его! Он присоединился к этим кровожадным негодяям! Он сам грозился, что в его намерения входило объединиться с этим убийцей, и что нападение пирата на нас было своевременным. Так чем же он лучше?

- Не знаю, - ответила она.

В его глазах застыло удивление.

- Не знаете? После всего, что мы только что слышали? Когда известно, что он вступил в командование вместо убитого бедняги Брансома?

- Ох, но ведь это ничего не доказывает.

- Ничего? Это доказывает, что он - проклятый пират, головорез, негодяй...

- А вы доказываете, что вы просто дурак, - прервала она его, поднявшись с рундука, поскольку Пьер, выходивший на минуту в кладовую, появился снова. - И если вы до сих пор не научились этого скрывать, то можете плохо кончить, да еще и других прихватите с собой.

От изумления он открыл рот и вытаращил глаза: настолько его потрясло и шокировало возмутительное выражение, с которым это кроткое и нежное дитя, каким он всегда считал Присциллу, обратилось к нему, человеку его способностей, офицеру его звания. Это превосходило его понимание. Он мог лишь предположить, что события этого ужасного утра, должно быть, лишили ее душевного равновесия. Придя в себя, он начал было протестовать, но она резко оборвала его в той же новоприобретенной твердой манере. Во время отсутствия Пьера она вплотную подошла к майору и, крепко сжав его руку, быстро проговорила:

- Вы и дальше будете злословить в присутствии этого человека? Неужели у вас нет здравого смысла и осмотрительности?

Если высказанное таким образом предостережение оправдывалось ее опасениями, то ничто, по мнению майора, не могло оправдать выражений, в которые оно было обличено. Он был крайне раздосадован, а его чувство собственной значимости уязвлено, о чем он и не замедлил напыщенно высказаться, после чего впал в угрюмое молчание. Она же считала за лучшее оставить его в покое, так как в таком настроении он, по крайней мере, ничем не мог навредить.

Так продолжалось до тех пор, пока не вошел де Берни в сопровождении высокого ирландца Вогана и чрезвычайно дородного, но, тем не менее, сильного на вид человека среднего роста, с громадными плечами, большим двойным подбородком и с чертами лица, словно по контрасту, смехотворно мелкими. Де Берни представил его как Халлауэлла, штурмана.

Они прошли к столу, где их ждал Пьер, быстрый и молчаливый как тень.

Де Берни занял стул, на котором не далее как вчера сидел веселый и беззаботный Брансом. Мисс Присциллу и майора он посадил справа от себя, спиной к свету. Слева занял место Воган, а за ним - штурман.

Это была унылая трапеза. Сначала пираты были предрасположены повеселиться. Но что-то холодное в поведении Берни и молчаливое осуждение у предполагаемой мадам де Берни и ее мнимого брата постепенно погасило их веселость. Плоское лицо Вогана стало походить на маску угрюмого разочарования.

Штурман же, обладавший волчьим аппетитом и считавший, что за столом ничто не идет в сравнение с едой, нашел вожделенное удовольствие, поглощая пищу, которой так хорошо был снабжен «Кентавр».

Майор с трудом сдерживался, чтобы не сказать этим людям об их отвратительных манерах за столом. Что касается Присциллы, то она, обессиленная ужасами этого дня и терзаемая опасениями, чувствовала себя совершенно несчастной, но старательно скрывала свои чувства, делая вид, что ест. Однако любой, кто взял бы на себя труд взглянуть на нее, немедленно обнаружил бы этот обман.

Безлунной тропической ночью месье де Берни вышагивал по высокому полуюту корабля. Снизу, со шкафута, его высокая темная фигура четко вырисовывалась в желтом свете большого кормового фонаря каждый раз, когда он входил в освещенное пространство.

На закате ветер упал и, не меняя направления, перешел в слабый бриз. Распустив паруса, «Кентавр», на котором восстановили рулевое управление и починили такелаж, несся к юго-западу курсом, указанным им. В кабельтове или около того за кормой три высоких огня свидетельствовали, что Том Лич следует в кильватере «Кентавра».

В результате ослабления ветра ночь была душной, и большинство пиратов, составляющих теперь команду, расположились на верхних палубах. Они толпились на шкафуте и в средней части, под гиками, где были закреплены шлюпки. Словно гигантские светлячки там горели масляные лампы, вокруг которых собрались группы по 7-9 человек. Оттуда доносился стук костей в жестяной кружке, по временам заглушаемый болтовней, смехом, взрывами проклятий и громкими выкриками. На баке кто-то терзал скрипку, сопровождая нестройным аккомпанементом непристойную песенку, не являющуюся для слушателей новинкой, но все еще способную вызвать грубое веселье.

Де Берни почти ничего не слышал и ни на что не обращал внимания. Отрешившись от всего, он мысленно решал проблему, с которой пришлось столкнуться.

Ближе к полуночи он спустился по трапу и направился к другому, ведущему к каюте. Недалеко от входа на него, облокотившись о переборку, тихо переговаривались Воган и Халлауэлл. При его приближении они смолкли, а когда он прошел, пожелали ему спокойной ночи.

Вход на трап напоминал темную пещеру, Лампа, висевшая там, была погашена, и едва ступив во мрак, он услышал - его слух уже восстановился до нормальной остроты - осторожное движение. Он остановился, но его тут же успокоил едва слышный голос, прошептавший одно слово:

- Сударь!

Он пошел следом за невидимым и бесшумно двигавшимся Пьером, который стоял здесь на страже и который, как подозревал де Берни, погасил лампу.

В свете каюты скуластое с живыми глазами лицо молодого мулата выглядело серьезно. Своим мягким мелодичным голосом он заговорил по-французски. Направляясь на палубу подышать воздухом, он возле входа на трап услышал голоса Халлауэлла и Вогана, и Воган упомянул де Берни тоном, который заставил Пьера насторожиться. Он осторожно отступил назад и погасил лампу, чтобы остаться незамеченным, а затем подкрался ко входу и стал слушать разговор, открывший ему предательские замыслы пиратов во главе с капитаном Личем. Они намеревались позволить де Берни привести их к золотому флоту, а затем ножом выплатить ему причитающуюся долю награбленной добычи. Воган сказал об этом в ответ на ворчание штурмана по поводу пятой части, которая по договору полагалась де Берни. Халлауэлл считал