в его пользу в ущерб ее собственной профессиональной карьере. Однако, несмотря на все ее вопли, все, что она получила, — это лишь воспоминания о ней, ибо отныне его очи были устремлены на новую возлюбленную.

Настоящая фамилия Барбары, Голдбах, была сокращена после того, как она в шестнадцать лет ушла из школы–интерната для девочек в Лонг–Айленде, чтобы стать моделью. Ее высокие скулы, карие глаза и лавина светлых волос выдавали в ней австрийскую, ирландскую и румынскую кровь, хотя она и ее сестра Марджери выросли в Куинсе, пригороде Нью–Йорка, где жило по большей части еврейское население. Хотя она «…никогда не считала себя суперкрасавицей», она составила конкуренцию Твигги, Сейле Хэммонд и Патти Бойд на подиумах и перед объективами, после того как, снявшись на обложке журнала 77, она сразу же получила много предложений работать в Европе. После случайного знакомства на одной из улиц Рима Барбара стала сниматься в итальянских рекламных роликах, где ее заметил режиссер Франко Росси, который предложил ей роль в фильме по мотивам гомеровской «Одиссеи», несмотря на то, что она на тот момент не имела никаких актерских навыков.

Барбара могла бы воспользоваться случаем, однако она вышла замуж за Грегориани и родила ему двоих детей — Франческу (она родилась в 1969 году), и Джанни («Джонни») (во время родов четыре года спустя пуповина обмоталось вокруг его шеи и перекрыла доступ кислорода). Джанни, который страдал церебральным параличом, повезло, что у его отца хватило средств на то, чтобы оплатить дорогостоящую операцию в Соединенных Штатах.

Барбара, чьи дети еще не достигли школьного возраста, принимала активное участие в кампании за реформу в консервативном итальянском законодательстве, касавшемся абортов и разводов; порвав с Аугусто, она переехала в Лос–Анджелес, где вплотную занялась работой в кино, снимаясь в эпизодических ролях во второсортных фильмах ужасов вроде «The Island of the Fish Men» («Остров людей–рыб») и «The Humanoid» («Гуманоид» — в роли злой леди Агаты), а также в римейке картины 1945 года «The Unseen» («Невидимые») и в американских сатирах вроде «Mad Magazine Presents «Up the Academy», где «я могла играть набитую куклу».

Несмотря на то что она однажды снялась обнаженной для «Playboy», она утверждала: «я не хочу, чтобы меня воспринимали как секс–символ. Мне предлагали множество фильмов, где мне нужно было играть сексапильных красоток, но это не входит в круг моих интересов». Не слишком задумываясь о последствиях, Барбара пришла на прослушивание в телесериал «Charlie's Angels» («Ангелы Чарли»), однако получила отказ: по ее словам, «я выглядела слишком по–европейски, чересчур утонченной. Мне кажется, я не слишком серьезно относилась к вопросам, которые они мне задавали: «Что привело вас в Голливуд?» Я и сама часто задавалась этим вопросом. Я полагаю, проблема была не в том, смогу ли я сыграть, а буду ли я вести себя эдакой послушной, милой очаровашкой».

В 1977 году она соединила талант драматической актрисы и личное обаяние, сыграв свою наиболее значительную роль — майора Аню Амазову в фильме «The Spy Who Loved Me» («Шпион, который меня любил»). Сюжет этого фильма, десятого из сериала о Джеймсе Бонде, был переписан, в него добавили еще одного персонажа — русскую шпионку и любовницу Джеймса Мура.

Свою ленивую сексуальность Барбара оправдала, снявшись в следующей картине, «Force Ten from Navarone» («Десять баллов с острова Наварон», своего рода сиквеле «Guns of Navarone» («Пушки острова Наварон») Алистера Маклина, в роли бойца югославской повстанческой армии.

Полной противоположностью этой шпионской драме был «Caveman» и роман с Ринго Старром, экс–битлом, который показался довольно странным выбором для ее семьи — настолько сильно он отличался от ее предыдущих избранников. Кроме того, Барбара не была большим знатоком и любителем поп–культуры. Максимум, что она могла себе позволить, — это Рэй Чарльз и Арета Франклин. Что касается Ринго и «The Beatles», «…мне кажется, год назад я бы не назвала и пяти их песен. Я никогда серьезно не увлекалась музыкой, хотя теперь я в ней по уши. Я просто–таки окружена ею — ведь Ричард записывает новый альбом». Новая песня Старки, «Can't Fight Lightning», была посвящена Барбаре. На записи, которая до сих пор так и не вышла, она и Франческа играли на маракасах.

Тогда как Пол Маккартни удостоился сорока одной строчки в журнале «Who Is Who», Ринго Старр довольствовался скромным упоминанием между Кей Старр и «Steppenwolf» в «What Happened to…», публикации, названной «великой книгой поп- и рок–ностальгии»; пока Пол готовил благодарственную речь для церемонии вручения очередной статуэтки Ivor Novella, сорокалетний Ринго почти перестал заниматься творчеством: «К 1980 году я больше не мог писать песен. Я чаще натягивал «бабочку» и шлялся по вечеринкам. Если вы послушаете мои записи, вы поймете, что раз от раза они становились все хуже». «McCartney II» и сингл с альбома, «Coming Up», заняли первые места практически везде, Ленноны уже собирались выпускать новый альбом — «Double Fantasy» и поделиться с миром мудростью, которую они накопили за последние пять лет отшельничества.

Когда его спрашивали о том, есть ли у него какое–нибудь послание восьмидесятым, Ринго отвечал со свойственным для всех панк–рокеров нигилизмом:

— Послание? Я вам что, почтовое отделение?

Его Фан–клуб больше не рекламировался в Record Collector, но, будучи таким же Мистером Шоу–бизнес, как и Маккартни, именно он чаще всего появлялся в роли ведущего на разного рода церемониях, принимал награды от имени группы и выступал в ток–шоу со своими старыми добрыми россказнями.

«Никто никогда не спрашивает о Рори Сторме или «The Eddie Clayton Skiffle Group», — жаловался Ринго. — Это ведь тоже были хорошие группы».

Как и другим представителям поколения шестидесятых, ему приходилось отвечать на поверхностные вопросы вроде того, кого из современных исполнителей он слышал в последнее время. Затем следовали неизменные аплодисменты и все внимание, как всегда, переключалось на Ринго Старра.

В отличие от Пола, «…я не хочу собирать группу и вкалывать каждый вечер. Не хочу, чтобы все это превратилось в рутину». Вместо этого он отдыхал больше, чем герцогиня Йоркская. Что являлось для него хорошим способом убежать от того, что окружало его в этом мире. Если он останавливался в Париже, ни один официант не вскидывал удивленно брови, когда он заказывал к сосискам и жареной картошке бутылку божоле в ресторанах на Монпарнасе, где могли позволить себе провести ужин только такие знаменитости, как Бардо, Дали, Феллини, Уорхол, Хемингуэй и Джеки Кеннеди.

Бора–Бора, остров в архипелаге Таити, был таким далеким тропическим райским уголком, что доплыть до него можно было только на лодке. Да, именно там его матрас мог лежать по соседству с матрасом, скажем, Чарльтона Хестона или Рэкел Уэлч.

Казалось, Старр посвятил свою жизнь погоне за удовольствиями, большинство из которых напрямую зависело от того, насколько часто он появлялся на публике.

«Большую часть моей жизни, — заявлял он, — я делаю что–либо только потому, что я этого хочу; может, это не совсем правильно, зато сам я получаю от этого удовольствие».

Двадцатилетний юбилей «Love Me Do», например, стал поводом для того, чтобы Ринго вместе со своей домашней группой и Барбарой, скакавшей на авансцене, исполнил на австралийском ток–шоу Майкла Паркинсона попурри из «Honey Don't» и «Blue Suede Shoes».

He было похоже на то, что Ринго нуждается в деньгах, однако он первым из битлов стал брать плату за участие в рекламе на телевидении — например, он снялся в семи японских рекламных роликах. Также он появлялся в различных телескетчах, сочинил четыре рекламных ролика и, вальяжно развалившись на