Алексеевича княжичем Андреем. И уж к княжичу Алексею обращались за протекцией люди разных сословий, в том числе и достаточно именитые.
Стало быть, государственный вес отца уже стали перекладывать на плечи его сына. Ежели бы не нынешние переплеты, он мало-помалу вошел бы в большую силу, ибо все у него для этого было.
А теперь что ему светит? Что? Опала? Та же судьба, что и самому князю Василию. Придется, видно, опять ехать к братьям, кои в силе у царя Петра, и просить, молить о пощаде, о милости. Это в его-то значении, в его славе!
Поник головою князь Василий, и тяжкий вздох вырвался из груди. Не избежать!
Глава тринадцатая
Разрушенное упование
Сколько кобылке ни дрыгать, а в хомуте быть.
Семь дочерей у царя, и все зря.
Как ни верти — от судьбы не уйти.
Быть делу так, как пометил дьяк.
…Федор Щегловитой был весьма в амуре при царевне Софии профитовал, и уже в тех плезирах ночных был в большей конфиденции при ней, нежели князь Голицын, хотя не так явно. И предусматривали все, что ежели бы правление царевны Софии еще продолжалось, конечно бы князю Голицыну было от нее падение, или бы содержал был для фигуры за перваго правителя, но в самой силе и деле бы был погнутой Щегловитой…
Еще забыл упомянуть, что царевна Татьяна Михайловна, тетка царя Петра Алексеевича, также в Троицкой монастырь перешла и была во всю ту бытность. И так, по приезде патриарха Иоакима и бояр и всех знатных уже двор царя Петра Алексеевича пришел в силу, и тем начало отнято правлений царевны Софии, и осталось в руках царя Петра Алексеевича и матери его, царицы Натальи Кирилловны.
По приезде ж помянутой князь Прозоровской к Москве, учиня рапорт царю Иоанну Алексеевичу, который был в его, Прозоровской, руках и воле, начал он, Прозоровской, стараться, дабы Щегловитова царевна София выдала, и сама также ретировалась в монастырь. И по многим противностям и спорам она, царевна София, понуждена была Щегловитова выдать, которого князь Прозоровской, приняв в ее каморе из рук ея, повез с собою в Троицкой монастырь за караулов, с которым сидели два полковника по переменкам…
А других многих в чины жаловали, как Ивана Цыклера из полковников в думные дворяне, князя Якова Долгорукова в Судной Московской приказ, Александра… в Судной Володомерской, князя Ивана Борисовича Троекурова в Стрелецкой приказ, а на его место в Поместной приказ — Петра Васильевича Шереметева.
В хоромах царевны Софьи шли основательные приготовления к походу в Троицкий монастырь. Придворный куафер Тихон колдовал над волосами царевны. Она, ровно кукла, безвольно обмякла в его руках. А он то черепаховым гребнем, то деревянным, то какими-то невиданными дотоле щипцами обрабатывал волосы, сооружая из них целое подобие башни.
Царевна была в смятении. Только что князь Прозоровский с дворовыми увезли ее Феденьку. Не стыдясь, прощалась она с ним, как жена с мужем: простоволосая, повисла на нем, осыпая его поцелуями, лия слезы горючие, цепляясь за него до последнего, пока слуги чуть не вырвали его из ее объятий. Таковая бесцеремонность в иное время вызвала бы ее гнев, и обидчики были бы сурово наказаны, вплоть до смерти. Сейчас же она чувствовала свое бессилие. Ненавистный Петрушка взял верх, снова одолел ее. И, видно, такому не будет конца.
Унижение следовало за унижением. А это было просто ударом — ударом по самому ее сердцу. Он, Петрушка, знал, как уязвить и обессилить ее, отлично знал. И вот теперь ей предстояло самое горшее из унижений — ехать к нему на поклон. Дожила! К этому щенку, коего она старше на целых пятнадцать лет! Экое унижение! Думала ли она, что такое может стрястись. Твердил ей, впрочем, князь Василий, постоянно твердил — замирись. Горда была. Все надеялась на колдунов да ворожей — изводом извести Петрушку и ненавистную мачеху. А когда надежда на извод, на нечистую силу с ее заклятьями и заговорами рухнула, полагалась на стрельцов, верных ей, на Феденьку, которые огнем ли, топором ли, бердышом либо саблею прикончат ее злодеев. Не вышло!
Смутно было на душе у царевны. Словно кто-то невидимый давил и давил на нее, пытаясь согнуть, сломить. Все ее естество противилось этой поездке. Ибо там ее ждало невиданное унижение, нет, такого ей еще не приходилось испытывать. Но все вело к тому, она оказалась на краю. Все, чего ей удалось добиться за семь лет ее правления, вся та высота, на которую она забралась, вся она оказалась зыбкой, шаталась под нею, готовая вот-вот обрушиться.
Федора вырвали из ее объятий, грубо, неслыханно обошлись с нею, бесцеремонно попрали ее достоинство правительницы, ворвались в палаты и повязали на глазах ее любима. Она скрипела зубами от бессильного гнева, от отчаяния, от беспримерного унижения. Все тщетно.
— Ты, государыня царевна, не серчай, — бубнил князь Прозоровский. — Знамо дело, вышло неладно. Но тебе лучше покориться. Великий государь Петр Алексеевич порешит по справедливости. Я ему толковал, что великое огорчение твоей милости сей захват причинит. А он только ногою топнул. Она, говорит, и не того заслуживает. Ну как с ним спорить, уж больно он осерчал, как пришлось ему к Троице скакать ночною порою. Умыслил ведь твой Федор противу него зло.
— Не было сего! — выкрикнула Софья в отчаянии, — не было! Навет то тех, кто восхотел нас с братом поссорить!
— Вот ты ему, государыня, все и выскажи, его царскому величеству, он поймет.
— Не поймет он ничего! Он решил меня извести и власти лишить.
— Сие по справедливости делается, — осторожно выговорил князь Прозоровский. — Ты, государыня царевна, поцарствовала, сколь тебе было отпущено по малолетству братьев твоих, а теперя, коли они вошли в возраст, тебе должно подвинуться и бразды им отдать.
— Не хочу я! — в отчаянии снова выкрикнула царевна. — Он норовит упрятать меня в монастырь.
— И то дело. Ступай, ступай, государыня, без лишнего, куда повелит. Мыслимо ли противу царя, супротив его воли идти?
Софья не нашлась с ответом, только рукою махнула, и князь вышел.
— Великая государыня, какую карету прикажешь подать? Ту, иноземную, что с позументом? — справился конюший.
— Кою попроще, с четвернею, — хмуро ответила Софья.
— Скороходов надобно ли?
— Не наряжать никого. Со мною комнатные, дюжина, да рота конных стрельцов — более никого. Из поварни оба повара с поварятами. Остальными Егоровна распорядится, она ведает нужду в походе.
Все естество ее продолжало противиться этой поездке. Хоть бы что-нибудь стряслось: ураган ли, землетрус, градобой. Она мысленно обращалась ко святым угодникам. С молением наслать некое происшествие. Пока шли сборы, скользнула в моленную и истово била поклоны Богородице «Умиление». Неужто не выручишь, неужто отдашь меня на терзание свирепому Петру, Петрушке… Жду милости, — пощади меня, Матерь Пресветлая, заступница жен.
Светел, надмирен был взгляд Богородицы. И было в нем обещание, иль то показалось царевне.
