покоряющими героизмом самоотречения. Опираясь на искусство прошлого, порою цитируя творения великих мастеров, «раздвигая» и «входя» в их систему, в их образный мир, Экстер всегда умела сохранить себя: свою поэтику и свою очень рано сложившуюся пластическую систему. Все это как раз отчетливо видно в «Малом Завещании» Вийона.
Один из ярких примеров: единственная среди иллюстраций интерьерная сцена. От задней стены остались лишь абрисы стрельчатых окон, они членят пространство на место действия и фон, на интерьер и экстерьер, причем экстерьерный план охватывает собой интерьер. Такое пространство не скрывает своей театральной природы: в нем отчетливо деление на игровую площадку и задник.
В средневековой миниатюре «театральность» не сразу ощутишь, она – особенно в интерьерных сюжетах – скрыта иллюзией отгороженного, замкнутого пространства. Хотя, если всмотреться, то можно обнаружить структуру, весьма напоминающую сценическую коробку. Пластический ход Экстер вроде бы ничего не нарушал, не разрушал образный строй миниатюры, ее атмосферу, только несколько смещал акценты: все оставалось прежним, но увиденным иначе; не замечавшееся ранее становилось явным.
Экстер вообще была убеждена, что в истинной живописи всегда таится игровое начало и если его увидеть и осознать, зримым становится грандиозный театр. Сама она не раз подтверждала это, обращаясь к композициям Пуссена, античным фрескам, кубистическим пейзажам… В нашем случае – к французской миниатюре.
В сущности, иллюстрации к «Малому Завещанию» не что иное, как театральный парафраз миниатюры, в них сочетаются и следования канону, и его вольная интерпретация. Вольность заключается в том, что театральное начало акцентировано приемами театра XX века.
Отсюда – распахнутость пространства (иными словами: отсутствие павильона), взаимопроникновение интерьера и экстерьера. Отсюда – игра перспективой, меняющийся принцип перспективных сокращений. Отсюда и то, что архитектурные мотивы и пейзажные фрагменты возникают словно вывезенные на подмостки па тележках, а часто недвусмысленно напоминают театральные прати- кабли. И наконец, в иллюстрациях, кажется, просто-на- просто воспроизведены мизансцены некоего спектакля: герои изображены в движении, в диалоге, их жесты красноречивы и энергичны.
И любопытная, но не сразу заметная деталь: Экстер не часто и не везде позволяет себе еще одну вольность: иногда, вопреки эпохе и вопреки общему стилю изображений она вводит пластические фразы совсем иного происхождения, открыто современные, свои собственные, не раз звучавшие в ее живописи и театре. Это, в основном, детали: один из женских костюмов – буквальная цитата костюма героини экстеровской «Дамы-Невидимки»; лепка складок другого женского костюма – тоже цитата из «Ромео и Джульетты» и т.п.
Собственно говоря, все это не совсем «вопреки эпохе и стилю». Правильнее, наверное, сказать иначе: здесь игра художественными мотивами, сложное переплетение реминисценций и театральных отражений.
В иллюстрациях к «Таинству крови» Анатоля Франса Экстер снова разыгрывает спектакль. И на этот раз, несмотря на определенность фабулы и конкретность героев, она вновь предлагает зрелище, лишенное явного сюжета: в серии листов нет движения от пролога к развязке; они воздействуют силой сложения, настойчивым повторением, по сути, одной и той же пластической ситуации.
Все листы – городские сцены, чаще всего многолюдные, иногда – с одинокой фигурой. Герои их неотличимы друг от друга, их профили повторяются, лица едва намечены, на них никогда не падает свет, да и цвета они того же, что и кирпичные стены домов.
Экстер, кажется, совсем не занимала метафизичность сюжета новеллы, ей важно было другое: среда, взрастившая этот сюжет. И она пишет город – сумрачный, тревожный, откуда нет выхода, за стенами которого неизвестность. «Таинство крови» Экстер – это театр теней, навязчивых видений, преследующих призраков. И это спектакль, в котором все-таки есть сюжет, только совсем иной, не повествовательной, природы.
Подобное часто бывает в музыке: одна тема повторяется вновь и вновь, медленно и неотвратимо нагнетая тревогу, пугая своей неизменностью и нескончаемостью. Так и здесь: от листа к листу ничего не происходит; только город (франсовская средневековая Сиена) словно бы окружает, наступает, втягивает в себя.
Сиена у Экстер – это и мираж, и вполне устойчивый образ. Два этих ощущения не ослабевают от листа к листу: мираж не рассеивается, образ не обретает конкретность; как будто поворачиваются невидимые зеркала, отражая все время одно и то лее, хотя, может быть, и с разных сторон.
И опять же: пластическую ситуацию «Таинства крови» Экстер можно описать в терминах чисто театральных. Если придвинуть иллюстрации одну к другой, возникает эффект, подобный вращению сценического круга, на котором выстроена единая установка – в особенности, когда круг поворачивается несколько раз и во время движения на нем разыгрываются какие-либо сюжеты.
«Таинство крови» – особый случай в искусстве Les Livres Manuscrits Экстер. Конечно, образный строй книги обусловлен атмосферой новеллы, но также и тем, что в этот – единственный, кстати, – раз художнице довелось иллюстрировать прозу. Отсюда – и некая герметичность пластики, и отрешенная, сосредоточенная в себе образность. Все остальные книги Экстер (вспомним хотя бы ее Ронсара, ее Вийона) совсем не похожи на эту. Заимствуя известное и замечательное название, их можно было бы определить как «Книги ликований». Именно так: подразумевая и всю широту, и всю эмоциональность слова «ликование».
Среди «Книг ликований» Экстер, возможно, самая впечатляющая и наиболее вдохновенная – «Ода к Вакху » Горация. О ней можно было бы написать поэму, если бы листы ее сами не были написаны к стихам.
Поразительно, какой огромный, какой волшебный мир возникает у Экстер в связи с небольшой, всего в пять строф одой. Герои его – Вакх и вакханки, сатиры, нимфы, наяды. И еще – птицы, бабочки, черепахи, виноградные лозы и грозди, цветы и листья. А еще – кубки, подносы, ткани, звериные шкуры…
«Петь ничтожное, дольнее//Больше я не могу!» – восклицает Гораций. И, вторя ему, Экстер дает жизнь миру, в котором разлита пьянящая радость – только она одна – миру, который еще не знает, что такое увядание и печаль.
Листы написаны с такой энергией, что чувствуется, как увлекали, как гипнотизировали Экстер строки Горация и какое счастье доставляло ей облекать их в плоть красок и форм.
Может показаться, что листы к «Оде к Вакху» – вольная фантазия на тему античности. Фантазия Экстер, действительно, ничем не скована и за ней, в самом деле, античность. Но античность Горация!
При всей бессюжетности оды, при всей словесной экзальтации образы ее поражают живой конкретностью, осязаемостью и зримостью. «Жуткая вещественность» – говорил о них Гёте. Плюс еще горациевские метафоры, символы, сравнения: они вспыхивают в каждой строке, сплетаясь
