куропатка, потом издалека, из-за горы, донесся треск ружейных выстрелов.
Все пассажиры «субару» уже выбрались на волю. Алекса открыла задние дверцы и выпустила свою собачку. Спаниели, правда, еще не прибежали, но должны появиться с минуты на минуту. Вайолет, не тратя времени, пошла вниз к лодочному сараю, и в это время оттуда вышла ей навстречу какая-то девушка.
— Привет, вот и вы, — сказала она. — С днем рождения, Ви!
Ноэля со всеми познакомили, а после этого дружно взялись за работу. Было очевидно, что здесь на такие торжественные случаи имеется детально разработанный ритуал. Разгрузили «субару», в костер навалили дров и угля. Из сарая были вытащены два больших раскладывающихся стола, установлены поблизости от огня, покрыты клетчатыми скатертями и заставлены блюдами, тарелками, салатницами, стаканами. На кусты вереска брошены пледы. Тем временем вверху на повороте дороги показались спаниели, запыхавшиеся, с вываленными языками, скатились кубарем вниз и, бросившись прямо к воде, охладили лапы, напились и бессильно повалились на бок. Эди Финдхорн, обвязавшись фартуком, распаковывала колбасы и гамбургеры, а когда угли подернулись золой, приступила к стряпне. Дым повалил гуще. Розовые щеки Эди еще больше разрумянились от жара, седые волосы разлохматились на ветру.
Одна за другой подъехали остальные машины и выгрузили новых гостей. Раскупорили вино. Гости со стаканами в руках столпились вблизи костра, а некоторые разлеглись на пледах. Сияло солнце. Из-за поворота дороги вдруг показался страткройский пастор Джулиан Глоксби с женой и Дермотом Ханикомбом. Не имея машины, способной одолеть такую дорогу, они отправились в гору пешком и явились, сильно запыхавшись, хотя были в удобной обуви и с палками в руках. У Дермота за спиной висел рюкзак, из которого он извлек свою лепту: шесть перепелиных яиц и бутылку бузиновой настойки.
Люсилла с Алексой стояли у стола и мазали маслом сладкие белые булочки, без которых не обходится ни одно шотландское празднество на лоне природы. Вайолет отгоняла ос от именинного торта, а собачка Алексы стащила горячую сосиску и обожгла язык.
Пикник был в полном разгаре.
Вирджиния сказала:
— Сейчас я подарю тебе одну вещь.
Она наломала камышинок, росших у воды.
— Какую вещь? — не понял Конрад.
— Подожди, увидишь.
Угощение было уже съедено, кофе выпит, и Вирджиния с Конрадом отошли, прогуливаясь, от остальных, перебравшись по плотине на ту сторону, и продолжали путь вдоль восточного берега озера, где ветры и высокая вода за годы разрушили торфяную отмель и осталась только узкая полоска галечника. Никто, кроме двух спаниелей, не увязался за ними на прогулку, и они остались с глазу на глаз.
Конрад терпеливо следил за ее работой. Вирджиния достала из кармана вельветовых брюк клочок овечьей шерсти, снятый по пути с колючей проволоки, скрутила веревочку и стянула тростинки в маленький сноп. Затем раздвинула и отогнула верхнюю половину и принялась загибать, поворачивать, плести, только тростинки замелькали, будто спицы в кружащемся колесе. И вот уже у нее в руках оказалась плетеная корзиночка размером с чайную чашку.
Он был поражен.
— Кто тебя научил?
— Ви. А ее в детстве — одна старушка-поденщица. Ну вот, готово.
Она заправила последний конец и подняла корзиночку на ладони.
— Здорово.
— Сейчас положу мха и немножко цветов, и вот тебе украшение на туалетный столик.
Вирджиния огляделась, увидела замшелый валун, ободрала его сбоку и натолкала мох в корзиночку. Не спеша прохаживаясь у воды, она то и дело задерживалась, чтобы сорвать колокольчик, веточку вереска, пушицу, и втыкала их стебли в свое произведение. Наконец, довольная результатом, протянула корзиночку ему.
— Вот тебе сувенир на память о Шотландии.
Он взял подарок у нее из рук.
— Правда, очень здорово. Спасибо. Только мне не нужен сувенир, я и так ничего не забуду.
— Ну, тогда, — весело отозвалась она, — можешь его выкинуть.
— Вот еще.
— Поставь на стакан с водой, тогда зелень не завянет и не высохнет. Можешь даже увезти в Америку, если захочешь. Только придется спрятать в коробку с мочалкой, иначе таможенник тебе задаст за то, что провозишь микробов.
— А может, лучше высушить, чтобы уж навсегда?
— Можно и так.
Они шли против ветра. На берег набегали маленькие бурые волны, а вдали, на глубине, покачивались обе лодки, в которых сидели сосредоточенные, ничего не видящие и не слышащие рыболовы с удочками наперевес. Вирджиния нагнулась, подобрала плоский камень и мастерски швырнула с берега, так что он раз пять пропрыгал по воде, прежде чем утонуть.
Она спросила:
— Когда ты едешь?
— Еду?
— Когда ты возвращаешься в Штаты?
— У меня авиабилет на четверг.
Она опять наклонилась в поисках плоского камня. И сказала:
— Я, возможно, поеду с тобой.
Отыскала камень, швырнула. Осечка. Он бултыхнулся и канул. Вирджиния выпрямилась, посмотрела Конраду в лицо. Ветер трепал пряди волос у нее по щекам. Конрад заглянул в ее удивительные глаза и спросил:
— Что вдруг?
— Просто почувствовала, что мне надо вырваться.
— Когда ты это решила?
— Я уже несколько месяцев подумываю.
— Это не ответ.
— Ну, хорошо. Вчера. Вчера решила.
— А какова в этом моя роль?
— Не знаю. Но дело не только в тебе. Тут и Эдмунд, и Генри. И все остальное. Все на меня разом навалилось. Мне нужно время. Я должна остановиться, отступить и поглядеть со стороны, издалека.
— Куда ты поедешь?
— В Лиспорт. В свой бывший дом. К деду и бабушке.
— А я там где-нибудь просматриваюсь?
— Как захочешь. Я надеюсь, что да.
— Боюсь, что ты не до конца отдаешь себе отчет, о чем идет речь.
— Ты так думаешь, Конрад?
— Мы будем ступать по тонкому льду.
— А нам незачем выходить на глубокие места. Можно ведь с краешку.
— Не уверен, что мне это придется по вкусу.
— Я насчет себя тоже не совсем уверена.
— За тридевять земель от твоего мужа и семейства я не только буду чувствовать себя подлецом, но, может, еще и вести себя начну, как подлец.
— Я готова рискнуть.
— В таком случае я больше ничего не скажу.
— Вот это правильно.
— Одно только: я лечу на «Пан-Американ», в одиннадцать утра из Хитроу.
— Может быть, мне удастся попасть на тот же рейс.
