В «Голубой закусочной» в Бостоне всего две кассеты — «Мит Паппетс» и Дон Хенли, и их ставят по очереди все двадцать четыре часа, когда здесь открыто. Мне об этом известно, потому что я просидел там целые сутки. Я почти все песни выучил наизусть. Должен признать, что я раньше не слышал ни одного, ни другого исполнителя. Интересно, а Ребекка их знает?

— Дон Хенли. — Рашин, официантка, налила мне чашку кофе. — Ну, знаете, из «Иглз». Не припоминаете?

Я пожимаю плечами, подпевая исполнителю.

— У вас получается, — смеется Рашин.

Стоящий у жирного гриля Хьюго, мастер блюд быстрого приготовления, у которого не хватает большого пальца на руке, кричит мне:

— Браво!

— А у вас приятный голос, Оливер! Знаете об этом?

— Да уж. — Я размешиваю в чашке пакетик сахара. — Я известен своими песнями.

— Ни фига себе! — восклицает Рашин. — Стойте, дайте-ка я угадаю. Вспомнила. Блюз! Вы один из тех белобородых трубачей, которые считают себя Уинтоном Марсалисом.

— Вы меня раскусили. От вас ничего не утаишь.

Я уже так долго сижу на стуле в «Голубой закусочной» на Книленд, что не уверен, что смогу устоять на ногах. Я мог бы, разумеется, снять номер в «Четырех сезонах» или «Парк-Плаза», но мне совершенно не хочется спать. На самом деле я не спал с тех пор, как покинул Айову, три с половиной дня назад, и поехал в Бостон. Я бы мог поехать сразу в Стоу, но если честно — боюсь. И проблема во мне самом. Хотя легче всего обвинить Джейн. Я так долго во всем винил ее, что это первое, что приходит в голову.

Обслуживающий персонал «Голубой закусочной» отнесся ко мне благожелательно — они не стали доносить в полицию, что я слоняюсь без дела. Наверное, по измятому пиджаку и кругам под глазами видно, что я глубоко несчастный человек. Наверное, они видят это и по тому, как я ем: трижды в день фирменные блюда в геометрической прогрессии растут у меня на столе, пока Рашин, или Лола, или красотка Таллула, решив, что еда остыла, не уносят ее назад в кухню. Когда есть слушатели, я рассказываю о Джейн. Если никто не обращает на меня внимания, я все равно говорю, надеясь, что мои слова найдут своего слушателя.

Рашин уже пора идти домой, а это означает, что на работу выйдет Мика (сокращенное от Моники). Я начал угадывать время по появлению на работе и уходу домой официанток из «Голубой закусочной». Мика работает ночью, а днем учится на стоматолога. Она единственная, кто задает мне вопросы. Когда я рассказывал ей об отъезде Джейн, она поставила локти на запятнанную белую стойку бара и опустила голову на руки, подперев щеки ладонями.

— Оливер, мне пора, — говорит Рашин, надевая защитного цвета куртку. — Увидимся завтра.

Она как раз выходит из двери, как в закусочную с кипой газет, в розовой униформе и пальто из кожзаменителя врывается Мика.

— Оливер! — удивленно восклицает она. — Я думала, ты уже ушел. Не спалось вчера ночью?

Я качаю головой.

— Даже не пытался заснуть.

Мика машет Хьюго, который, похоже, тоже не спит. Пока я сижу в закусочной, он всегда в кухне.

Официантка подтягивает ко мне стул и берет из-под поцарапанной пластмассовой крышки пирожное из слоеного теста.

— Знаешь, я сегодня на лекциях думала о тебе. Мне кажется, Джейн была бы удивлена… Судя по твоим рассказам, ты очень изменился.

— Хотелось бы верить, — отвечаю я. — К сожалению, у меня нет твоей уверенности.

— Только послушайте, как он говорит, — произносит Мика, ни к кому отдельно не обращаясь. — Ты говоришь, как настоящий англичанин или кто-то там.

— Или кто-то там… — повторяю я.

Несмотря на все ее расспросы, я отказываюсь говорить о себе за исключением того, что я приехал из Сан-Диего. Мне почему-то кажется, что признание в том, что я выпускник Гарварда, все детство проведший в Кейпе, разрушит завесу таинственности.

— Не удивительно, что Джейн запала на тебя. — Мика перегибается через стойку, чтобы налить себе кофе. — Ты такой шутник.

После свадебной церемонии священник проводил нас в библиотеку в доме родителей Джейн. Он сказал, что мы можем несколько минут побыть наедине — единственные минуты покоя и уединения за весь день. Милый жест с его стороны, но у меня не было нужды о чем-то безотлагательно поговорить с Джейн, поэтому это казалось пустой тратой времени. Не поймите меня неправильно: я любил Джейн, но свадьба мало меня беспокоила. Для меня свадьба означала конец. Для Джейн — начало чего-то нового.

Когда Джейн произносила слова клятвы, она явно вкладывала в них огромный смысл, чего я не мог сказать о себе. И в эти несколько минут в кабинете говорила именно она. Призналась, что она самая счастливая девушка на земле. Кто бы мог подумать, что из всех женщин я выберу именно ее, чтобы