В музее кроме нас никого нет, за исключением двадцати подростков в футболках, на которых отражены их интересы. Футболки гласят: «Будущие медики»[11]. На них набросок размытого черного скелета — «На будущее подучи физиологию». По всей видимости, это отряд бойскаутов, посвятивших себя изучению медицины.

Если это правда и эти исполненные лучших побуждений мальчишки собираются стать докторами, я бы никогда не привела их в этот музей. Здание располагается чуть в стороне от университета, как будто находится на карантине, и внутри еще мрачнее, чем снаружи. Среди пыльных полок и тускло освещенных экспонатов можно заблудиться, как в лабиринте.

Ко мне подбегает дочь:

— Это место мне совершенно не нравится. Думаю, дядя Джоли перепутал его с каким-то другим музеем.

Но, судя по увиденному, я бы сказала, что это как раз по части Джоли. Тщательная сохранность, крайняя странность коллекции. Джоли собирает факты, и это извечная тема разговоров на вечеринках.

— Нет, — возражаю я, — уверена, что Джоли не ошибся.

— Не могу поверить, что кому-то интересно собирать все это!

Она отводит меня за угол, к группке будущих медиков, которые склонились над маленькой застекленной витриной. Внутри огромная крыса-переросток — жирная и пятнистая, ее стеклянные глаза смотрят на север. Табличка гласит, что крыса являлась частью эксперимента и умерла от укола кортизона. Перед смертью она весила десять килограммов — практически как пудель.

Я таращилась на опухшую морду крысы несколько минут, пока Ребекка не окликнула меня из противоположного конца комнаты. Она помахала рукой, чтобы я подошла к длинной, во всю стену выставке желудков, которые в свое время законсервировали. Аномалии плавают в больших емкостях с формальдегидом. Тут же выставлены клубки волос, обнаруженные в желудках кошек и человека. Наибольшее отвращение вызывает сосуд с желудком, в котором находится скелет какого-то мелкого животного. «Только представьте! — гласит надпись. — Миссис Долорес Генс из Петерсборо, штат Флорида, проглотила своего котенка».

«Какой ужас!» — думаю я. Неужели она не понимала, что делает?

Вдоль следующей стены располагаются полки с эмбрионами животных: теленка, собаки, свиньи… Ребекка заявила, что в следующем году на уроке биологии сделает об этом доклад. Зародыш человека на разных стадиях развития: три недели, три месяца, семь месяцев. Кто захочет привести детей в такой музей? Где сейчас матери этих зародышей?

Ребекка стоит перед эмбрионами человека и указательным пальцем тычет в трехнедельный эмбрион. Он даже не похож на человека, скорее на мультяшное ухо, розовая амеба. Красная точка, как шторм на Юпитере, — это глаз. Эмбрион размером всего лишь с ноготь на мизинце Ребекки.

— Неужели он такой маленький? — задает она риторический вопрос, и я улыбаюсь.

К тому времени, как эмбрион достигает трехмесячного возраста, можно уже разглядеть ребенка. Слишком большая полупрозрачная голова с тоненькими кровеносными сосудиками, идущими к черным набрякшим глазам. Ручки-палочки и перепончатые пальцы, торчащие из тела, — едва ли больше, чем просто позвоночник, — и скрещенные по-турецки ножки.

— А когда уже заметен живот? — спрашивает Ребекка.

— У каждой по-разному, — отвечаю я дочери, — и еще, думаю, зависит от того, кого носишь — девочку или мальчика. У меня до трех месяцев ничего не было видно.

— Но он такой крошечный. Как его может быть видно?

— Детей сопровождает лишний груз. Когда я ходила беременная тобой, я проходила практику в начальной школе, чтобы получить диплом магистра по специальности «патология речи». В те годы нельзя было преподавать, будучи беременной. Но мне разрешили как исключение, ведь женщина явно не сможет работать, когда родит. Я становилась все больше и больше. И чтобы скрыть свое положение, носила ужасные халаты-«варенки» под пояс. На факультете мне постоянно говорили: «Джейн, знаешь, ты располнела», а я отвечала: «Да, не знаю, что с этим делать». Я сбегала с заседаний кафедры и студенческих консультаций, потому что меня тошнило, и говорила всем, что у меня различные штаммы гриппа.

Ребекка оборачивается, зачарованная историей о себе самой.

— И что потом?

— Занятия закончились, — пожимаю я плечами. — Я родила тебя в июле, через две недели. Осенью у меня еще были полугодовые занятия с учениками, поэтому о тебе заботился отец. А потом я сидела с тобой дома, пока ты не пошла в детский сад. Тогда я продолжила занятия и получила диплом.

— Папа сидел со мной полгода? — удивляется она. — Один? — Я киваю. — Я не знала.

— Если честно, и я уже забыла.

— И мы ладили? Я к тому, что он знал, как сменить подгузник и все такое?

Я смеюсь.

— Он умеет менять подгузники. А еще он носил тебя «столбиком», чтобы ты отрыгнула, купал и держал вниз головой за ножки.

— И как ты такое позволяла?

— Только так ты переставала плакать.