многие молодые люди, к насмешливым высказываниям, и Энид часто обижали сравнения, которыми он характеризовал ее работы.
– Понимаю, – кивнула Эмили. – Все, что я слышала о мистере Реддоке, весьма противоречиво, но уверена, он не был ни злым человеком, ни плохим учителем.
– Я помню, как вы защищали его в нашу первую встречу, – улыбнулся мистер Рикман, его карие глаза с рыжеватыми прожилками чуть прищурились, морщинки вокруг них стали заметнее. – Не стану с вами спорить, мисс Барнс, сейчас мы говорим не о мистере Реддоке…
Эмили терпеливо ожидала продолжения. Танец кончился, и мистер Рикман повел ее в залу, отведенную под музыкальный салон, – девушки из школы Святой Маргарет вот-вот должны были показать свое искусство исполнительниц, как до этого они продемонстрировали навыки рукоделия.
– Энид говорила, что вы никогда не подтруниваете над ее рисунками, какими бы неумелыми они ни выглядели, и всякий раз находите для нее слова одобрения, что не позволяет ей вовсе отказаться от уроков живописи, а она собиралась сделать это еще год назад!
– Мистер Реддок все же научил ее чему-то, – заметила Эмили. – Ее рука неверна, это так, но в каждом штрихе, проведенном ею по бумаге, я вижу чувство. Она не остается равнодушной к тому, что рисует. По временам это даже пугает меня…
Эмили тут же пожалела о своей откровенности – мистер Рикман нахмурил отливающие медью брови и огляделся, словно в поисках дочери. Энид обнаружилась в кругу своих подруг, нетерпеливо перешептывающихся подле рояля.
– Энид росла очень скрытной девушкой, я и сам нередко тревожусь о ее судьбе. Под внешностью обычной юной девушки скрывается страстная натура, такой же была и ее мать, и я нарочно не тороплюсь вырывать ее из мягкой почвы престижного пансиона и пересаживать под опаляющие лучи высшего света, боюсь, она может не устоять перед соблазном и наделать немало ошибок…
Откровенность за откровенность. Эмили вдруг с какой-то несвойственной ей мудростью поняла – она нравится этому человеку. Ее смущение тут же снова дало о себе знать, она словно растеряла все свое остроумие и не смогла вспомнить ни одной подобающей утешительной сентенции. Она не могла сказать мистеру Рикману, чтобы он не беспокоился об Энид – та была и в самом деле необычной девушкой, один раз посмотрев на ее рисунок, Эмили уже не сомневалась в этом.
– Я полагаю, вам нужно будет найти ей подходящую компаньонку, – наконец нашлась она, чувствуя, как затягивается молчание.
– Именно это я и собираюсь сделать, – чуть рассеянно ответил мистер Рикман, оглядывая залу в поисках свободного стула.
Эмили уже хотела отойти от него и направиться к оживленно жестикулирующей миссис Вильерс, рядом с которой пустовало место, явно предназначенное для мисс Барнс, судя по сигналам, подаваемым ей сидящей по другую сторону от незанятого стула миссис Фирман, когда мистер Рикман прибавил:
– Вы не согласились бы как-нибудь отобедать у нас? Может быть, на Рождество, если вы не поедете к своим родным. Моя дочь и племянница обрадуются, и мне приятно будет поговорить с вами еще и показать рисунки моей бедной покойной жены, вот у нее, как мне кажется, были необыкновенные способности верно передать настроение…
Принять приглашение было так заманчиво – Эмили знала, что ее семья не ждет ее на Рождество, но она твердо решила для себя не поддерживать близкого знакомства с семьями учениц, пример Хелен казался ей в этом смысле весьма показательным.
– Я признательна вам за это приглашение, мистер Рикман, но не смогу принять его. Я – учительница вашей дочери и мисс Сэмпсон, а школьные правила не одобряют слишком тесного сближения преподавателей и учениц.
– Вполне понимаю вас, мисс Барнс, – кажется, мистер Рикман ничуть не удивился. – Не все учителя в вашей школе придерживаются этого, безусловно, полезного правила, но ваша щепетильность мне импонирует. Может быть, позже, когда Энид уже покинет пансион, вы навестите нас просто как старый друг моей дочери.
– Возможно, мистер Рикман, – Эмили улыбнулась ему с благодарностью за понимание и за то, что он не рассердился на нее. – А теперь позвольте мне идти, мои приятельницы уже давно ждут, когда я займу свое место.
Мистер Рикман с поклоном поцеловал ей руку и направился в глубь залы, где ему уже кивали и улыбались какие-то знакомые, а Эмили подошла к миссис Вильерс и села между ней и миссис Фирман.
– Моя дорогая, о чем вы так долго говорили с мистером Рикманом? – тут же осведомилась миссис Вильерс. – Некоторые дамы позади нас уже начали перешептываться, ведь мистер Рикман известен как завидный холостяк.
– Скорее, как вдовец, верный памяти своей жены, – несколько резковато ответила Эмили, ей и в голову не пришло, что ее трехминутная беседа с мистером Рикманом может стать предметом любопытства досужих сплетниц. – Мы говорили о рисунках Энид, девочка очень тонко видит и чувствует мир, но, к сожалению, не может передать свои чувства на бумаге.
Миссис Вильерс на мгновение нахмурилась, неудовлетворенная полученным ответом, но ее беспокойный взгляд тут же снова начал шарить по зале в поисках другого предмета для размышлений, а миссис Фирман согласно закивала:
– Бедняжка Энид! Мистер Реддок говорил то же самое. Несмышленый младенец, по его словам, и то нарисовал бы стены домика более ровными, но у мисс Рикман душа художника. Жаль, что она не очень любит вышивание, ведь это почти то же, что и рисунок, только для этого не надо много таланта.
Эмили не стала оспаривать это мнение, она хотела спросить миссис Фирман, где Хелен, но тут одна из юных леди прошла к роялю, решительно села и начала играть. Продолжать разговоры дальше было невежливо, и Эмили постаралась получить удовольствие, слушая музыку.
Она заметила Хелен намного позже, когда девушка получила более или менее заслуженные аплодисменты, а общество снова вернулось к танцам. Мисс Эйвери стояла в окружении двух леди и трех джентльменов, вся компания весело смеялась, и Эмили подумала, что это, вероятно, и есть те самые друзья, что приглашают Хелен иногда погостить в Брайтоне.
Она не стала подходить к подруге, так как с другого конца залы к Хелен и ее друзьям уже двигалась мисс Найт, державшая под руку своего брата. С другой стороны на руку мистера Найта опиралась одна из подруг Филлис, и Эмили не хотелось знать, какое выражение лица будет у Хелен, когда она увидит, что место возле молодого Найта занято.
Эмили решила пройти через бальную залу и в комнате, где отдыхали от праведных трудов по устройству ярмарки почтенные леди, найти свою тетушку, чтобы узнать, что миссис Пэйшенс думает о мистере Рикмане. К Эмили уже довольно давно не проявлял столь явного и бескорыстного интереса мужчина, и невольно ее мысли возвращались к мистеру Рикману.
Но добраться до тетушки ей удалось не прежде, чем состоялась еще одна встреча. Эмили вошла в бальную залу и двинулась вдоль стены, чтобы не мешать танцующим. По пути ей нужно было обогнуть несколько групп беседующих гостей, и молодая женщина в одной из таких групп внезапно окликнула ее:
– Мисс Барнс! Эмили!
Эмили вынуждена была повернуться к маленькой полной даме, чьи черты лица напоминали портреты знатных венецианок, вернее, могли бы напоминать, если бы не казались несколько оплывшими.
– Миссис Кронбери, – тетушка успела показать Эмили сестру скандально прославившегося мистера Мэйленда, и Эмили даже вспомнила ее, тогда еще мисс Мэйленд, шумно сморкавшуюся от умиления, а может, и зависти, на свадьбе кузины Эстер.
– Просто Джулия, мы ведь давно знакомы, – оживленно откликнулась миссис Кронбери.
– Да-да, последний раз мы виделись… – начала говорить Эмили.
– На свадьбе вашей кузины, я тогда еще не была замужем за мистером Кронбери, – перебила миссис Кронбери и с нежно-умиленным выражением лица обернулась к одному из джентльменов, полному, розовощекому, чей жилет был ему явно тесен. Видимо, это и был мистер Кронбери, и Эмили подумала, что супруги подходят друг другу по крайней мере внешне.
– Вы ведь потанцуете с моим братом, Роджером? Вы и его должны помнить, – неожиданно для Эмили
