Тоган со стоном прикрыл глаза, провёл по лицу рукой и

словно спрятался за пиалой, делая вид, что пьёт.

— Я думал, что могу тебе доверять, — с притворной горечью бросил Марко и сделал вид, что собирается уходить.

— Подожди, — устало сказал Тоган. — Подожди, мой друг. Не надо так. Я не хотел, чтобы ты узнал всё именно так, я давно должен был рассказать тебе это…

Марко терпеливо ждал, пока Тоган соберётся с мыслями. Трещинки уже побежали по скорлупе, прочно укрывающей сердце молодого мунгала. В нем яростно боролись прямота солдата, свойственное любому молодому человеку желание поделиться тайной, носить которую в одиночку стало невыносимо, и выучка царедворца, которую он приобрёл в детстве, порастерял в походах и снова начал вспоминать во время жизни во дворце, под неласковым отцовским крылом.

Тонкие изгибы лица то распрямлялись, то снова свивались в прилипшую навеки горделиво-горькую маску, так тщательно вылепленную принцем за годы дворцовых унижений и кровавых воинских побед. Тоган пожевал негустой вислый ус, надушенный по последней моде, и медленно проговорил:

— После смерти, — Тоган поперхнулся слишком жёстким и поспешным словом, рефлекторно обмахнулся пальцами от сглаза и поправился:

— После того, что случилось с Ичи-мергеном, после того, как отец смог воспользоваться машиной и пройти по твоим следам в мире снов, мне стало ясно, что машина — это, прежде всего, оружие. Не похожее ни на что, своевольное, как необъезженный жеребец, но от того не менее эффективное. Я помню, как мы нашли останки убитых тобой колдунов, помню, как шестеро лучших бойцов, профессиональные палачи из Золотой сотни, издохли в лужах кровавого поноса, только коснувшись останков тех, кого ты уничтожил… Обычный человек никогда бы не справился с ними. Это сделала машина, я понял это так же отчётливо, как тот факт, что невозможно остановить движение солнца по небосводу. Я только прибыл во дворец, от меня всё ещё за версту несло аннамской болотной вонью, и тут… Я понял, что если овладею машиной, то смогу сделать то, чего никогда не мог сделать никто из моих братьев и сестёр — я смогу узнать мысли этих грязных тварей, что родились от семени моего папаши. О таком подарке я и мечтать не мог бы, и никто не смог бы мечтать о таком. Даже сама мысль — прокрасться в тайные закоулки их маленьких чумазых душонок, переполненных телесными слизями, кровью и говном, — возбуждала меня, как пса, почуявшего кровавый след. Ты ведь мало знал Ичи-мергена?

— Мы практически ни разу даже не разговаривали, хотя виделись часто, конечно, — сказал Марко, подливая Тогану чаю.

— Сказать, что Ичи-мерген считался жутким чудовищем, — ничего не сказать, и это ты наверняка хорошо знаешь и сам, — кивком поблагодарив Марка за чай, продолжил Тоган. — Но я видел, как он сражается. Считалось, что он непобедим. Я видел, как он дрался, утыканный стрелами, будто ёж. Кровь хлестала из лёгких десятками брызг, а он дрался, как бешеный. Сломав меч, он дрался руками, вырывая пальцами кадыки, глаза, разрывая зубами мясо врагов. Мне тогда стукнуло лет десять-двенадцать, но я помню тот бой, как вчера. Отец уехал в поход, а Ичи-мерген остался охранять семью… Короче говоря, убить его считалось невозможным. В тот день он один убил больше сотни мятежников… А потом… Потом он жрал их сердца, чавкая, как свинья, под белёсым лунным светом. Вонь… Какая стояла вонь! И когда он… Когда он… Когда машина убила его, я понял — всё позволено! Всё возможно! Стоит только набраться смелости и войти в тот мир, где ни сила, ни злость самых великих бойцов не значат ровным счётом ничего. Но…

— Но машину охраняли? — усмехнулся Марко.

— Если бы машину охраняли мои нойоны, я воспользовался бы ею в тот же самый момент. В первую же ночь. Я глядел на неё, как кот смотрит на рыбу, которую хозяин принёс домой с рыбалки. Я всматривался в её силуэт, как молодой любовник, следящий за замужней возлюбленной сквозь окно, не имея возможности овладеть ею, — горячо шептал Тоган. — Но это чудо круглосуточно находилось под присмотром сводного отряда, где каждый следил за каждым. В двойки обычно ставили людей, никогда не служивших в одном десятке, даже в одной сотне. Как правило, ставили мунгала с катайцем или уйгура с непальцем, чтобы один всенепременно сдал другого при попытке нарушить приказ. Но, к счастью, твой покойный дружок оказался очень предсказуем!

— Грек? Мелочный и жадный пират! Ничто не может вытравить из вора его воровской природы! — в сердцах вскрикнул Марко.

— Успокойся, мой друг, — тихо сказал Тоган, — это был не грек, не нужно тревожить его прах руганью. Грек был предан твоему отцу, как пёс, и он бы скорее умер, но не предал бы тебя.

— Тогда… Неужели… Йоханнес? — потрясённо вскрикнул Марко. — Но… как? Как, чёрт побери?! На чём вы могли прихватить его?!

— Великаны часто бывают уязвимы из-за большого и глупого сердца, — усмехнулся Тоган, внезапно перейдя на татарский. — Твоего беловолосого друга угораздило влюбиться в одну поблядушку, из тех, что живут в ближнем кольце улиц. Её дом стоит практически впритык к дворцовой стене. Её знают все десятники ночной стражи. Точнее, знали… Она раз в неделю отсылала им голубя с письмом, в котором рассказывала, что каждый из её клиентов говорит об отце в постели. Она знала хитрый рецепт одного состава… Добавляемый в вино, он превращал мужчину в ребёнка, и любой начинал рассказывать всё, что накопилось у него в душе, чувствуя при этом благостное облегчение, как будто исповедовался. Звали её Го — лубкой, настоящее имя я не припомню, да и нет в том нужды… Беловолосого великана так ослепила любовь к этой поганой, в сущности, бабе, что он отказывался даже представить, что она может быть простой шлюхой.

Ну конечно! Она же всегда держала себя как придворная дама, волею судеб оказавшаяся в опале. Она прикормила двух очаровательных детишек и показывала их всем, выдавая за детей Великого хана! Представляешь?! Любую другую подобную тварь давным-давно ждала бы шёлковая верёвка или дыба, но этой всё прощалось. Уж больно Голубка была ценна в деле выявления скрытых мятежников. Так вот… Белый великан пришёл к ней свататься. Она увидела две связки монет, деревянную пайцзу на его шее и поняла, что если заглотит крючок сейчас, то наживки побольше ей не видать как своих ушей. Умная девочка. Она отказала, говоря, что она — настоящая фрейлина и мать императорских детей, которых нужно содержать достойно их звания. Великан чуть не умер от горя.

Волею случая я видел всё из-за занавесок. Надо сказать, та Голубка отлично знала своё дело… Тебя, пробовавшего лисье мясцо, конечно, трудно удивить описанием женских умений (от этих слов Марко скривился), но поверь, Марко, она была бо-о-ольшой мастерицей. Я думаю, что её сказки об аристократическом происхождении, возможно, несли долю истины. Она знала некоторые штуки, обычно известные только очень аристократическим блядям, — цинично скривился Тоган и продолжил рассказ. — Когда великан ушёл, я как следует отходил её, но так, чтобы сильно не травмировать, конечно. Сказал, что бледный внешний вид иногда скрывает немыслимые душевные достоинства, а великан — любимый плотник императора. Жадность в ней моментально возбудилась, как смерч в ветреную погоду. В конце концов мы