Господь убережет тебя от стрелы охотничьей да от сокола, лети домой».

Проводив рыжую крылатую искру, быстро слившуюся с розовым рассветным облаком, он снял с жеребчика поклажу и седло, протёр натруженную потную спину коня лоскутом, стирая мазки липкой подсыхающей пены, ловко стреножил его и вывел на лужок, идеально круглой проплешиной проступавший на подветренном склоне. Жирные кашки и клевера щедрыми изумрудными мазками выкладывали узорчатый ковёр, прохладно прогибающийся под ногами. Марко снял чувяки, перебросил их через плечо и с наслаждением пошёл по усыпанному росой лужку, до ломоты подгибая пальцы ног, благодарно впитывающих в себя лиственную свежесть. Задница гудела от многодневного сидения в седле, от которого Марко уже давно успел отвыкнуть. Высоко в небо взметнулся почти невидимый менестрель- жаворонок, и сердце заволокло каким-то немыслимым детским счастьем. Марко опрокинулся на спину, раскинув руки в стороны, мягко увалился в сплетение вьюнков и клевера и только успел бросить взгляд на смыкающиеся над ним нежно-нефритовые стебли травы, как немедленно заснул богатырским сном, без сновидений, сожалений, метаний и движений.

Прошло больше суток оцепенелого, невыносимого ожидания.

Марко сквозь дремоту услышал, как конь закивал, забеспокоился, замотал умной башкой. Он аккуратно распутал коню ноги, лихорадочно шепча ему ласковые слова, обнял его, погладил, стараясь успокоить, и так быстро, как это только было возможно, свёл его со склона, молясь, чтобы жеребчик не угодил копытом в сусличью нору.

Конь рвался с уздечки, хрипя и мотая головой. Марко отпустил его, шлёпнув по крупу, и конь радостно поскакал по большаку на север, всфыркивая и дёргая хвостом.

Через час из-за поворота донёсся мерный скрип, а за ним появилась глухая неприметная арба, запряжённая крупной вороной кобылой, рядом с которой кузнечиком скакал Марков конь. Восседавший на козлах возница, худющий большеголовый малый с землистой кожей, напоминал мертвеца. Из ввалившихся глазниц, обрамлённых синими, словно подрисованными кругами, тускло светились неприятного цвета глаза с нечеловеческим рубиновым отливом, кособокий безгубый рот под крючковатым носом нервно подёргивался, словно возница хотел сказать себе что-то не особенно приятное, но не решался. На лысом черепе не было никакого намёка на головной убор, лишь какая-то чёрная тряпка вороньим гнездом кое-как прилепилась к макушке, слегка напоминая пародию на сарацинский тюрбан.

Марко вышел на дорогу, встал перед арбой и поздоровался с возницей. Тот криво заулыбался и немотно замыкал, показывая в глубине нерозового рта прижжённый обрубок языка. Марко кивнул, достал из перемётной сумы, что держал на плече, небольшой мешочек вина и бросил вознице. Тот благодарно прижал руку к сердцу, вырвал деревянную пробку и выдавил рубиновую струю себе в глотку.

Остаток он вернул Марку, но тот помотал головой в ответ на дружеский жест, мол, присоединяйся, и сказал так, чтобы возница разобрал по губам: «Сей-час-нель-зя-по-ка». Возница понимающе кивнул и уронил подбородок на грудь, напевая, точнее, мыча что-то неразборчивое. Марко присел на каменный верстовой столбик, подложив свёрнутое покрывало, и тоже слегка задремал. Конь подошёл к нему, жарко пофыркал в ухо, Марко сонно погладил его по носу и погрузился в дремотное ожидание, уткнувшись ему в плечо.

Через некоторое время его разбудил топот десятков маленьких лап. Точнее, сначала его разбудил запах, и лишь потом он услышал, как вдоль дороги, прячась в окружающем подлеске, бегут десятки лис. Волоски на коже моментально встали дыбом. Марко вскочил, судорожно отрывая от подола лоскут и запихивая его в рот. Возница понимающе усмехнулся. Марко жевал безвкусную тряпку, тщательно напитывая её слюной, с нарастающим волнением слыша, как волна мелких топотков, подобно нарождающемуся камнепаду, приближается с севера. Он только успел выплюнуть лоскут в ладони, разодрать надвое и судорожно запихать себе в ноздри, как из-за поворота появились они.

Рыжая стая полыхала в свете наступающей вечерней зорьки всеми оттенками оранжевого огня. Они двигались куда быстрее, чем он мог бы предположить. Чтобы добраться до этого места, им потребовалось втрое меньше времени, чем Марку. Огненный ручей подтёк ближе к нему, спинка к спинке, хвост к хвосту, лисы плотным потоком струились по мощёной дороге, и видно было, как от их совокупной колдовской мощи дуреет всё живое в радиусе почти целого ли: конь зашёлся в бешенстве, кобыла рванулась с поводий, и они заскакали в бесстыдной любовной прелюдии, удаляясь в лес; невесть откуда взявшиеся бабочки закружились парами, тут и там появлялись сплетённые в клубки змеи, каждый зверь искал себе пару, хрипя и теряя голову от сумасшедшего вожделения.

Огненный поток остановился, и из него выделилась, словно отломилась, одна из лис. Сев на задние лапы ещё лисой, она внезапно встала в полный рост уже человеком. Женщиной. Сводящей с ума своей ладной фигурой и чуть раскосыми, светящимися глазами на утончённом лице. Совершенно обнажённая, она подошла к арбе, возница испуганно склонился почти до земли, раскрывая перед ней воротца, она впорхнула вглубь и буквально через минуту уже вышла наружу богато одетой. Марко облегчённо вздохнул: смотреть на их пышущие огнём, такие совершенные тела было трудно.

— Здравствуй, молодой мастер, — ксилофоном прозвенел за его спиной голос матери-лисы. — Ты звал, и мы пришли на помощь, как договаривались.

— Здравствуй, повелительница, — сказал Марко и чуть поклонился. Словно окунул лицо в горячую воду. Воздух между ним и матерью- лисицей заиграл искрами и сгустился, даже, казалось, потемнел.

Они стояли друг напротив друга молча. Словно хотели бы что-то сказать друг другу, что-то глубинное, что-то такое важное, для чего пока ещё не придумано слов. Жарко ощупывали друг друга пульсирующими зрачками. Впитывали друг друга кожей. Ждали друг от друга первого звука, который сломает эту перегородку из неловкого молчания, чугунной балкой лежащего между ними.

Ветер шевельнул седую прядь, выбившуюся из причёски Марка. И тотчас с головы матери-лисицы, змеясь, выполз тёмный каштановый локон, с робкой жадностью касаясь седой Марковой пряди.

Песок взвился и повис между ними кисейной пеленой. Песчинки замерли, чуть поблёскивая отражённым закатным светом. Наконец мать-лиса шевельнулась, вся зашлась странной рябью, словно волной мелких судорог, будто бы тело её было косяком рыбок, внезапно утративших строй, а потом снова сбившихся в стаю. Марко оцепенело сунул руку в перемётную суму, тяжело стряхивая морок. Достал небольшую, богато инкрустированную шкатулку. Протянул. Щёлкнули миниатюрные замочки. Мурлыкая пружинками, откинулась крышка. И тотчас же глаза матери-лисы вспыхнули сотней огней.

— Это подарок императора, — с некоторой долей самодовольства сказал Марко.

— Здесь же… целое… царство, — сглатывая пересохшим ртом, прошептала мать-лиса.

— Твоей семье ещё долго не придётся голодать.

— Ты щедрый любовник.