ним.

Седой Ху сидел на прежнем месте, незыблемый, как прежде. Ни единая складка мешковатой одежды старого монаха не шевелилась под дуновением ветерка, даже терракотовые и каменные амулетики, украшавшие посох, перестали постукивать, отмечая бег слабых воздушных волн.

Но во всём этом безмолвии легко улавливалось одно мелкое, но чёткое движение: длинные седые брови старого Ху мелко-мелко тряслись. Он хохотал. Неподвижный внешне, внутри он содрогался от хохота.

Дорога вилась между горбами холмов, более всего напоминавших спины каких-то странных животных, сонно уткнувшихся мордами в эту плодородную землю, чутко отзывавшуюся на каждую каплю воды. Стоило лишь слегка оросить её, как вверх лезли бесчисленные побеги. Местами вдоль тракта тянулись светлые ароматные рощи пиний, напоминавшие своей прозрачностью городской парк, а местами стройными колоннами взмывали вверх бамбуковые лески, словно зелёной дымкой окутанные полупрозрачной кроной там, в вышине, ближе к небу. Они напомнили Марку трубы органа, не раз виденного им в те стародавние времена, что он прислуживал фра Доменико у алтаря. Он даже спешился, чтобы подойти и постучать по стволу ближайшей бамбучины, надеясь услышать сухой и чёткий звук, но, в отличие от иссохшего ствола, живое дерево молчало, ему не было дела до крохотного пигмея, стучавшего по его тёмному основанию; ствол на много саженей уходил вверх, протягивая бесчисленные зелёные пальцы к бледнеющему в пелене туч солнечному диску.

Собирался дождь. Крупная оранжевая многоножка разорванным ожерельем прозмеилась по матовому нефриту ствола. Марко рефлектор- но отдёрнул руку от ядовитой твари, которая скрылась в толще палой листвы, не заметив юношу. Он зябко передёрнулся, пряча кисти под мышками. Бамбуковый лес жил своей жизнью: прогудел мимо тяжёлый жук-бронзовик, сверкнув в мелькнувшем солнечном луче длинными слюдяными крыльями; пара лунных бражников, охваченных любовной лихорадкой, с сочным густым жужжанием пронеслась мимо, танцуя несколько тяжеловесный, но всё же изящный танец страсти; небольшая юная пустельга бесшумно пролетела между стволами, ловко поворачиваясь, чтобы не задеть хрупкими серповидными крыльями лаковые стволы бамбучин; с еле слышным шорохом проскользила по своим делам почти невидимая змея, чья украшенная прихотливым орнаментом спинка появлялась и исчезала в палой листве, просвечивая так, словно её хозяйка не ползла среди листьев, а плыла сквозь серые волны арыка; ветер усилился, и огромная крона рощи колыхнулась в вышине, осыпав электризующийся с каждым мгновением воздух смутным шорохом; юркая кабарга выпрыгнула из высокого папоротника, чуть не опрокинув Марка, одурело зыркнула на него сливовыми глазами с длинным веером ресниц, на мгновение замерла, подняв точёную хрупкую ножку, и тут же растворилась в тёплом влажном сумраке, оставив за собой только мягкий перестук копытец, приглушённый ковром палой листвы; где-то в чаще хрюкнул кабанчик, и яркий стрекот пары сорокопутов тут же ответил ему; сорвавшись откуда-то из- под облаков, снежными комками прочертила полосатый сумерк рощи семья сорок, шумно жалуясь на лесных соседей…

Марко высмотрел в чаще белеющий известняковый столб, напоминающий огромный гриб, накренившийся над сплошным ковром папоротника, и, покрепче перехватив под уздцы коня, повёл его в лес, с тревогой вслушиваясь в дальние раскаты грома, подбирающегося всё ближе и ближе с каждым дуновением ледяного режущего ветра.

Как он и предполагал, у основания известнякового столба, изъеденного мелкими кавернами, без труда отыскалась небольшая сухая пещерка, достаточная, чтобы переждать грозу. Марко положил монетку в небольшую каменную пагодку, установленную у входа невидимым лесным отшельником, зачерпнул пахучей лесной водицы из обложенной плитняком запрудки бамбуковым ковшиком, прислонённым тут же. С удовольствием влил в горло обжигающий холодком глоток, чувствуя, как он медленно стекает по горящему от голода пищеводу, снял с коня поклажу и седло, укрыл его, нервно перебирающего ногами в предчувствии дождя, тёплой армейской попоной.

Тише-тише, мой родной, прошептал Марко, поглаживая умную лошадиную морду по замшевому носу. Конь доверчиво положил голову ему на плечо, шелестя и причмокивая губами, словно прижимая Марка к себе. Где -то бродил хищник. Или чужак. Что зачастую одно и то же.

Марко выудил из поклажи сумку с овсом и, распутав постромки, надел её коню на морду. Тот сразу перестал переминаться, благодарно всхрапнул и забавно зачавкал. Марко вздохнул и начал устраиваться: расстелил покрывало, достал палочки, несколько рисовых шариков, вяленое мясо, небольшой мех с вином, тонкую уйгурскую лепёшку. Первая капля тяжело упала с небес, камнем пробив негустое облако листвы. Марко пожалел, что не запалил костерка, взял палочками длинный кусок мяса и начал медленно перемалывать зубами плохо поддающиеся волокна. В этот момент поток воды рухнул с неба подобно стеклянной стене, поглотив все цвета и звуки. Конь фыркнул, прислонился боком к нагревшемуся за день известняку, но не перестал чавкать, даже когда молния разорвала небо в просвете между вершинами деревьев и гром каменным посохом ударил в палую листву.

Нам остался день пути, сказал Марко коню. Тот покосился на хозяина и снова уткнулся в сумку. Даже меньше, продолжил Марко. Мы ведь доедем, правда? Конь искал губами остатки овса, пытаясь вывернуть языком неподдающиеся швы, таящие последние, самые сладкие зёрнышки. Доедем, скорее убеждая себя, чем кого-либо, кивнул Марко.

Рядом раздался неприятный насекомый шорох: крупный скорпион выполз невесть откуда, видимо, тоже скрываясь от дождя. Марко медленно достал из рукава стилет. Скорпион поднял жало и слегка свил-развил суставчатый хвост, напоминающий мохнатый побег папоротника. Не трогай меня, и я тебя не трону, сказал Марко. Скорпион сомкнул-разомкнул клешни и замер. Конь снаружи неуютно засопел, завозился, зауфал, кряхтя, как старик, поворотился другим, уже сильно промокшим боком к известняку и навалился на него, ища тепла.

На рассвете Марко вышел на опушку, пересёк большак, петлявший между холмами, спешился и с трудом взобрался на покатый склон, заросший кривыми пиниями, буквально таща упирающегося жеребчика за уздцы. Без коня он бы достиг вершины куда быстрее, но оставлять его внизу не хотелось. Марко отдохнул, достал горлянку с водой, чуть ополоснул рот, с трудом подавляя желание выпить сразу половину запаса большими глотками, рывком.

Внизу сквозь влажные завитки тумана, волной вползавшего в долину словно молочная река, проступали покатые крыши хорошо укреплённой усадьбы, тщательно прячущейся в утёсах, маскирующейся под холмы. За не очень высокой стеной виднелись жилые здания, по- военному приподнятые над землёй, как бы не имеющие первого этажа, облицованные полированным плитняком на несколько саженей вверх; выше над плитняком злобным прищуром глазели в лес узкие бойницы, и только под самой крышей виднелись окна с красными резными ставнями. Марко удовлетворённо крякнул, поворотился к коню, порылся в поклаже и выискал крохотную бамбуковую клеточку, обёрнутую сухой тканью. Он снял тряпицу, запустил руку в клеть, и через минуту в его руках уже трепыхалась крохотная рыжая с розовой шейкой голубка. Он набрал в рот немного воды, подождал, пока глоток согреется, и, сложив губы как для поцелуя, поднёс их птице, со слегка безумным видом косящей в его сторону бусинками глаз. Почуяв воду, голубка тут же затихла и стала жадно пить, раздвигая губы Марка горячим роговым клювом и слегка пощипывая за язык, Марко не удержался и расхохотался от щекотки, тут же зажав рот рукой и обернувшись на замершую в долине усадьбу. Оттуда не донеслось ни звука. Голубка перестала истерично биться в его руке, лишь с интересом оглядывала окрестности. Марко с силой выбросил её вверх, шепнув по-италийски вдогонку: «Скорее, милая, пусть