— Да, это она. Этой палочкой бессмертный Люй Дунбинь закалывал волосы. Ею же он пригвождал злых духов. Я всегда носил её с собой. Именно поэтому собратья вашего Ичи-мергена ничего не смогли сделать со мной. Прошу мой меч.

Марко освободил ножны от тряпья и протянул меч старцу. Солнечный луч пробежал по лицу владельца гостиницы, озаряя его безграничным детским счастьем. Он выхватил меч и сделал пробный взмах, приоткрыв рот, словно маленький. Слёзы тихо выкатились из прояснившихся глаз с набрякшими старческими веками и побежали по тёмным щекам, оставляя радужные полосы следов.

Марко снова поразился мощи, которая таилась в этом сухом теле. Внезапно ему стало страшно. Он попятился, чуть не кувыркнулся с лестницы, осторожно нащупал пяткой ступеньку, но так и не смог отвести взгляда от сияющих зеленоватых кругов, которые вычерчивал старик, словно оборотившийся в эту минуту в мифического воина.

Первое, что неприятно удивило Марка, — безмолвие даосского амулета. Он плохо помнил биографию Люя Дунбиня, с трудом запомнил это имя, записав его латиницей на клочке бумаги, когда подслушал разговор о нём в толпе ещё в ту пору, как старый даос только-только пришёл к дворцовым воротам. Одно он запомнил чётко: патриарха Люя не зря называли бессмертным. Подспудно он ожидал, что заколка патриарха окажется чем-то необычным. Меч императора пел в Марковых руках, чётки Шераба Тсеринга вибрировали, словно пойманные в ладошку божьи коровки, машина дрожала, когда Марко проводил рукой по её сочленениям. Но заколка Люя Дунбиня молчала.

Марко уселся на мелкую белую гальку, усыпавшую пологий спуск к ручью, делавшему изгиб под гнутой-перегнутой ивой, больше похожей на огромное мохнатое животное, чем на дерево, достал из-за пазухи кожаный мешочек, покрытый такими древними иероглифами, что Марко не сумел их прочесть, и осторожно вытряхнул амулет на ладонь.

Прохладный камень веско лёг в руку, но продолжал молчать. Крупная, в полторы ладони длиной заколка у комля увенчивалась круглым набалдашником, непрозрачным и почти чёрным, а по мере утончения теплела, зеленела, прояснялась, и у неострого кончика становилась совершенно светлой, почти просвечивающей, с тонкими вкраплениями тёмной зелени где -то в глубине. Марко взмахнул ею. Ничего не произошло, разве что возник странный оптический эффект: благодаря разнице в цвете и насыщенности камня палочка словно бы не то вырастала из воздуха, не то впивалась в него концом, совершенно растворяясь в знойном летнем мареве, освещённом тысячей горящих на солнце мошек, пушинок, пылинок и прочих частичек сиюминутного бытия.

Где-то у сердца зашевелилась противная-противная мысль, зелёная, как эта дурацкая каменная тычинка. Мысль крутилась, вилась, развивалась и вот уже арканом захлестнула горло: обман. Меня обманули. Старикан соврал мне, мерзкая гадина. Хитростью выманил у меня меч… Что же делать?

Марко сжал челюсти, глядя на палочку, невинно лежавшую на каменной лавке, подле которой он уселся как за обеденный стол.

Что же делать?!! Вернуться?! Наказать? Но как?.. В честном бою против старого козла у меня нет ни малейших шансов! О боги- боги-боги… земные и небесные…

В сердцах Марко вскочил на ноги, схватил палочку и с размаху бросил её прямо в гущу живого, вечно бурлящего у его сапог песка. Палочка тяжело вонзилась прямо в сердцевину кудрявых песчаных вихорьков и замерла, медленно накренившись под собственной тяжестью. И песок тут же послушно замер в ответ.

Марко настолько обалдел от неожиданности, что так же, как и палочка секунду назад, рухнул на песок рядом с нею, в воздухе подобрав под себя ноги крендельком. Песок жил всегда. Когда Марко спал или когда бодрствовал, когда был зол или когда находился в прекрасном расположении духа. Песок жил. Он говорил с Марком, повиновался его жестам, иногда спорил, иногда опережал его движения и предугадывал мысли. Но сейчас он замер. Как будто обычная песчаная дорожка, просыпавшаяся из ребячьей посудинки для игры. Марко пошевелил пальцем, песок никак не отреагировал. Марко воткнул палец в песок, пошевелил снова. Холодный песок молчал.

Марко хмыкнул, вынул нефритовую палочку из горстки песка, и тот сразу же взвился небольшим смерчем, словно разминая затёкшие во сне члены. Марко быстро ткнул палочкой в сердцевину смерчика, и вихрь замер, сначала сохраняя форму в мельчайших деталях, как замёрзшая сосулька, потом постепенно осыпался, снова став безжизненным скоплением песчинок.

И вдруг до Марка дошло: заколка просто выполняла свою функцию. Это была совершенная заколка, доведённая до немыслимой законченности! Как большинство даосов, бессмертный Люй Дунбинь наверняка никогда не стриг волос, завязывая их в пучок и скалывая на макушке. Заколка не давала им распасться, она вообще не давала им шевелиться!

Марко покосился на свою собственную недлинную косицу, аккуратно вытащил из причёски прядь, подул, посмотрел, как прядь послушно легла по направлению его дыхания. Потом провёл под ней заколкой, прядь сразу безжизненно повисла. Марко снова подул, прядь не шевелилась, словно нарисованная в воздухе. Марко изогнул её, подспудно ожидая, что встретит такое же сопротивление, как если гнёшь проволоку. Но прядь волос изогнулась совершенно невесомо, замерев в противоестественном завитке.

Марко подул на него, завиток качнулся, но не выпрямился. Его пришлось распрямлять ладонью.

Мы скоро снова будем вместе, я не знаю как, пока не знаю как, но я знаю, что больше мы никогда не разлучимся.

Сказал Марко, глядя в пустоту перед собой.

Ты соткёшься из воздуха и света так же, как было много раз до этого, мы сольёмся, потому что моё тело тоже ничего не будет значить. В этом мире, в этом поразительном мире, где органы чувств обманывают так же легко, как молодая жена обманывает престарелого мужа.

Здесь нет никаких правил. Всё, что мы знали до этого, погребено под толщей снов и наваждений.

Сказал Марко.

Пэй Пэй. Моя голубка. Жасмин и яблоки. Я вижу тебя тут, не глазами, нет. Я вижу тебя всем телом. Говорят, я молод. Всё моё тело ноет и болит, тоскуя о тебе. А моя душа похожа на смятое письмо, хранящее слова, которых никто не может разобрать, жалкое, размытое дождём.

Сказал Марко, поводя в воздухе амулетом, как кистью.

Пэй Пэй, ты говоришь, что я — это ты. А ты — это я. Приди. Приди и останься. Я могу убить столько людей и нелюдей, что у всех жителей Тайду не хватит пальцев, чтобы подсчитать количество трупов, которые я могу оставить за собой. Я могу повелевать снами. Но не могу повелевать тобой. И никогда не мог.