страшно. Местным обитателям, с их сумеречным зрением, свет не нужен. А гостям, если те попросят, сторож на входе выдает фонарик, похожий на корабельный. Можно видеть, как несколько огоньков плывут по темным проулкам. Будто лодочки в тайной пиратской гавани.
Из-под двери тянет жареным луком и горячим кофеем. Любимый ужин доктора Чабира. Наверное, сейчас он дома. Или скоро придет.
Дома. Открывает, не спрашивая, кто там. Явились бы чужаки – ему бы уже сообщили. Постучали бы в стенку соседи, прибежал бы кто-нибудь от ворот. Орочья бдительность.
Конечно, книга у Чабира есть.
– Вот.
– Чабир, но она же на орочьем!
– А я, по-твоему, кто?
Потомок рабов. Еще прадед его носил ошейник.
– Ну, все равно. Картинки-то те же, – соображает Бенг.
– Кто нужен?
– Вайна Дарраби.
– «Прошу-Прощенья», – добавляет Дани.
– Орки иначе звали: Барсучиха. Вот она.
– Не похожа.
– Похожа! – спорит Бенг.
– На кого?
– На снимок.
– Я говорю: на барсучиху не похожа. За что ее так назвали-то?
Чабир объясняет:
– За злость.
– А что она делала?
– Проводница. Переправляла наших беглых на север. Где раньше неволю отменили. Вам – на что?
– Да вот же, картинка эта. А вот портрет. Что ж ты, Чабир, раньше молчал?
– Это не Вайна.
– Да ясно, что не Вайна, раз она месяц назад у Линг снималась. Но похожа!
– Не похожа. Вайна – человечиха, у вас – двойной крови.
– Кто-то из потомков? Или лицедейка, для роли? Не знаешь, по этой книжке никакого действа не готовят, из жизни подпольщиков?
– Муж у Вайны был орком по отцу. Прозвание себе из клички сделал: Хорри, Пещерник. Тут о нем тоже есть. Но его не рисовали.
– А дети их, внуки? По годам – как раз могла бы быть внучка.
– Родни не знаю. На кладбище спроси.
– А где она похоронена?
– Восточный берег. За Мельницами.
На кладбище за Желтыми Мельницами могила мастерши Дарраби сыскалась неожиданно легко. Ухоженная, с ленточками на столбе. Адрес внучки – тоже Вайны, но не Дарраби, а Хорри – назвал кладбищенский смотритель. Только просил его не выдавать, ежели что.
Оказалось, заказчица живет совсем рядом со светописной мастерской.
– Зловеще звучит: «Последний переулок».
– Да что ты, Линг. Это же добрый знак. Он просто будет последним в наших поисках. Сейчас поднимемся, постучим, вернем мастерше Хорри ее портрет. Она обрадуется. Конечно, обрадуется…
– И как понять, где тут «строение 4»?
– Там, – указывает Бенг.
Дом в глубине квартала, кирпичный, небольшой – всего два крыльца. Одно темное, над другим светится фонарь: новый, и видно, что современной разработки. Будто треснутое яйцо, матово-желтое, с круглым огоньком в середине, а снаружи обмотано проволокой – неровно, неплотно. Опрокинутое гнездо.
– Жуть какая.
Сбоку от крыльца стоит большой горшок для цветов. Похоже, раньше это была часть какой-то махины: может быть, парового котла? Или нарочно сделано под образец промышленной, технической красоты.
В квартире справа кто-то есть. Свет перемещается за занавеской.
– Ну, что, стучимся?
Огонек в окошке замирает, потом начинает двигаться снова. А дверь всё не открывают. Долго, очень долго. Соседей не видно вовсе. То ли дом пустой, то ли все работают допоздна.
– Пойдем.
– Куда, Линг?
– Если не открывают – значит, никого не ждут.
– Конечно. Но она же не знает, что это мы пришли.
Постучались еще. За дверью слышен какой-то железный скрежет. Вход перекрыт всем, что в хозяйстве нашлось тяжелого?
Глухой голос из-за двери:
– Сейчас.
Чамианги переглядываются:
– Она?
– Не знаю. Может быть.
Замок открывается. На пороге – та самая женщина. Сразу видно: она. И платье то же, и прическа. Выражение глаз еще мрачнее, чем на снимке.
– Ну, слава богу!
– Вы к кому?
– К вам, мастерша Хорри. Что ж такое: как сниматься – вы есть, а как портрет забрать – вас и нету?
– Портрет? Ну, да. Проходите. Только осторожнее.
Сколько же тут железяк! И жестяных каких-то заготовок, и чугунных. Будто там, где собирают металлический лом.
В комнате почти то же самое. Но еще и большие листы бумаги с чертежами. Рабочий стол, лежанка, книги.
– Вы – из «Светописи». Я только сейчас сообразила.
– Мы вас еле нашли. У нас квиток куда-то пропал.
Мастерша Хорри уходит в соседнюю, совсем темную комнату. Приносит оба квитка.
– Действительно. Один ведь – ваш. Я не поняла.
– Ничего страшного. А снимок – вот.
Чтобы посмотреть на него, женщина отстраняется от лампы. А лампа тут не лучше фонаря над крыльцом. Ни к чему не подвешена, просто лежит на столе: две когтистые лапы разной величины, а в них зажато что-то вовсе непонятное. Стеклянное, неправильных очертаний – то ли мышонок, то ли птичка, но точно – уже не живое.
Мастерша опускает портрет на стол, изнанкой кверху. Берет светильник. Хоть и тяжелый он – поднимает на вытянутой руке.
– Нравится?
– Нет, – успевает ответить Бенг, не подумавши.
– Если честно, то это полный ужас, – продолжает Линг.
– Вот и по-моему – тоже, – молвит хозяйка.
И бросает светильник на пол, под стол. Свет чародейский, пожара не будет. Зато когти еще и гремят. Мастерша Вайна зажигает обычную керосинку.
Доктор Чамианг выдвигается чуть вперед – так, чтобы жена и сын оказались за его спиной, подальше от хозяйки. Во-первых, она, эта женщина, похоже, не в себе. А во-вторых, на портрете было не разглядеть:
