руки, да нет, ручищи – как у Чабира. И видит в темноте. Орочья кровь.
– А вы садитесь.
Садиться не хочется. Хочется поскорее отсюда уйти и никогда больше не возвращаться.
– Да, надо деньги вам отдать.
– Вы заплатили, мастерша. Не помните? И вот тут, на квитке расписались. Только теперь напишите, что получено.
– Хорошо.
– У нас в мастерской освещение – на полную яркость… Вы извините. Я постаралась бы побыстрее, если бы…
– Ничего. Вы бы учли – если бы я с виду была как орчиха.
Ох! На трамваях ездим. На пароходах по морю ходим. Телеграф изобрели, светопись. А древний запрет на смешение племен всё еще действует? Двойная кровь – такое уродство, что даже и на собственный портрет смотреть противно? Чушь какая.
Голос у мастерши Вайны низкий, совсем не женский. И в нем – горечь или злая радость? Не поймешь.
– Знаете, где я работаю? Шестой участок Городского хозяйства, служба уличного освещения. Это я-то. Из тех, кому свет не обязателен. Смешно?
– Что же тут смешного? Вам – не нужен, людям – нужен. Значит, не для себя стараетесь.
Господи, старается! Да если бы такие фонари стояли в Пеликаньей Слободке, Дани бы оттуда съехал. Со всей семьей.
Мастерша продолжает:
– Это вы меня извините. Надобность отпала, я про снимок забыла. Он хороший.
Берет со стола чертежи, скручивает в трубу.
– Те клешни – еще не худшие. Есть и похлеще находки. По-моему, за убранство улиц художники берутся не иначе как в глубокой тоске. Или с тяжкой голодухи. Когда довольны – виды местностей пишут. Цветы и овощи. Я чай поставлю.
Теперь уже и уйти неловко.
Возвращается с кухни, несет корзинку. Сухарики. При пекарне такие продаются: из нераспроданного хлеба, из сладких булок.
Ну, вот она: нашлась, жива, здорова, даже квиток не выкинула. Но все равно почему-то кажется, что Линг не ошибалась. Что-то случилось с ее заказчицей.
– Вы правы были, что расспрашивали тогда в мастерской. Раз так – уж надо было мне сниматься в полный рост. Хотя бы с руками. И того… с орудиями ремесла. А то на снимке какая-то раскрасавица получилась. Правда, мне тогда того и хотелось, наверное.
– А теперь?
– Теперь – всё. Я, знаете, замуж собиралась. Портрет – чтобы послать жениховой родне. Совсем смешно.
– А он… А с ним – что? Вы простите, что мы спрашиваем…
– Он – что? Жив, жив. Одумался. Я тоже. Всё хорошо.
– Да куда уж лучше…
– Жениться надо вовремя, а не на четвертом десятке. Жили ведь как-то одни: и он, и я. Не то чтоб так уж на работе надрывались, когда не до семейства. Нет, просто нрав, наверное, такой, одинокий. А тут затмение нашло. «Свадьба», «съезжаться»… Причем ладили между собой-то.
– Он – ваш давний друг?
– Год с лишним, как познакомились. Вот вас, светописцев, на условия труда проверяют? Тесно ли вы в мастерской сидите, затхлость, сырость, освещенность рабочего места.
– Бывает, да. И еще, конечно, водопроводный надзор, пожарные и чародеи.
– Проверка пришла: к нам, к техникам, к чертежникам. И он – главный проверяльщик. Мастер Чаррачи, Трудовой отдел. Потом зима была, а мы с ним, как дураки, по городу гуляем. Да еще по самым разрытым местам. Где благоустройство идет. И окоротить некому: у одного родня далеко, у другой никого и нету.
– А мы вас по вашей бабушке вычислили. Вы на нее похожи.
– С виду, да и то не очень. Хотя меня, может, то поначалу и подбило, что бабка с дедом тоже женились – крепко за тридцать. По тогдашним меркам – старые, особенно дед. Но они раньше не успели. А тут… Со скуки всё. Я еще фонари вот эти домой таскаю, вроде как делом занята по вечерам. А отчеты по затхлости на дом не потащишь. И до какой же скуки надо дойти, я думаю, чтобы кораблики по ночам строить… Это у него досуг: старинные суда в бутылках. Видели такие?
Бенг вскинул было руки, хотел что-то сказать. Дани накрывает его запястье своей ладонью: погоди, мол.
– Да, конечно. Вы извините, мастерша Хорри, время уже позднее. Мы, пожалуй, пойдем…
На улице еще не совсем стемнело. По крайней мере, светлее, чем казалось из окна.
– Ты знаешь, где он живет? – спрашивает Бенг.
– Пока не знаю, – отвечает доктор Чамианг. – Но выяснить могу.
Линг не поняла:
– Это вы о ком?
– О корабельном мастере. У нас дома ладья. На бутылке подпись: Чаррачи. Я думал, это имя ладьи. А Дани говорит – так мастера зовут.
– Я его оперировал два года назад. Он как раз тогда кораблик и принес. В благодарность. А адрес можно узнать в больничном архиве. Хоть сейчас.
– Так пойдем.
– А не поздно? – спрашивает Линг.
– Он же, говорят, по ночам работает. Посмотрим: если в окнах света нет, тогда завтра зайдем.
– И что скажем?
– Правду. «Вам обоим друг без друга плохо. Что ж вы, как маленькие, сидите и дуетесь?»
– Это если ему тоже плохо.
– Ты, Линг, не понимаешь! Всё очень просто. Если бы ему сейчас, одному, не было бы плохо, то такой человек не смог бы понравиться мастерше Вайне – тогда, год с лишним назад.
– А что же он от свадьбы отказался?
– Ну, может, он и не отказывался. А?
– Ты хочешь сказать, это она его выгнала? И сама жалеет: и себя, и, главное, его? «Опомнился», ничего себе… Опомнишься тут, когда тебя этак припечатают: со скуки, мол, посватался.
Не то чтобы доктору Дани три года назад не говорили, будто он ради забавы завел себе подружку с дитем. Наиграется, дескать, и уймется.
– Конечно, жалеет. И ждет. И хвастается им, женихом, – как своим, не как брошенным. И… я понял: она и портрет потому не забирала! Вроде бы заберешь – и будет ясно, что всё кончилось. А так – как будто бы еще страница не перевернута.
– Зря мы, получается, снимок ей принесли.
– Но как же «зря»? Вот мы и есть продолжение! Просто обязаны теперь.
– А еще спросим, как корабль называется, – заключает Бенг.
Вместе, конечно, хорошо, но Бенгу уже пора спать. Да и разговор предстоит не просто мужской – взрослый. Недаром Дани прихватил из дома бутылку. Кончится выпивка – можно будет внутри построить кораблик.
Сторож в лечебнице поворчал, повздыхал, но все-таки сдался, выдал ключ от архива. Оказалось: довольно далеко, в Коронной части.
Бронзовая королева с лошади указывает рукой на подъезд нужного дома. Осталось только пересечь трамвайные пути.
Обычное дело: два человека готовились к семейной жизни и вдруг… Перетрусили? Решили: а что, мол, если тебе не я надобна, а свадьба? Или: тебе главное, чтоб тебя принимали такой, какая ты есть, а кто уж там принимать будет – не важно вовсе? Каких только штук в ходе жениховства не выкидывали Данины друзья! С глупости, с перепугу, от растерянности и из гонору тоже. И ничего – все потом женились.
