– Вот представьте: если она умерла пятьдесят лет назад. Когда еще не было светописи. А теперь захотела иметь на памятнике надгробный портрет. Чтобы не хуже, чем у других. И пришла, а?
Рангаи подхватывает полотенцем творожок, выпавший изо рта у Райи:
– Дани, но тогда она должна была бы его забрать?
Должна. Ибо мертвые благозаконны.
– Ну, мало ли… Допустим, постигла суетность своих желаний?
– Или… Сколько в городе подвижников Смерти, – добавляет Римбо, набирая в ложку творог. – Почуяли неупокоенный дух – и упокоили.
Линг не подымает глаз. Вот, из-за нее все эти разговоры. Да еще за едой. Да при маленьких.
Бони примирительно сплетает пальцы замочком:
– Или все проще. Такого лица больше нет. Вообще нет.
– Как это – нет?
– Приходил кто-то вполне живой. Но под личиной. Незаконный наважденец какой-нибудь. Принял обличье и решил проверить, выйдет ли оно на снимке.
– Или просто у человека открылись дары к чародейству. Сами собой, не нарочно. И тоже к перемене внешности. Смотрит в зеркало: вроде бы я – или не я? Пошел сняться.
– Да. Но во всех этих случаях ему важно было бы видеть, что получилось. А он за портретом так и не явился. Она то есть.
– Так ведь не может! Не может опять ту же личину себе навести. Неопытный он кудесник!
– Сказался бы братом той дамы.
– Да долго ли в Ларбаре проходит на свободе неучтенный чародей? И опять же, счетчик звенел бы.
– Ага, брату? А ты, Линг, ему отдала бы карточку?
– Теперь, пожалуй, отдала бы…
Другие доброхоты подговорили бы какого-нибудь знакомого, чтобы зашел, наконец, в мастерскую, назвался родичем и забрал пресловутый портрет. Но не таковы Чамианги.
– Не обязательно – чары. Что, если это лицедей упражнялся? И тоже: во второй раз нанести точно такой же грим у него не получается. Или роль уже кому-то другому передали, он и обиделся…
– Давайте еще по балаганам пройдемся.
– И по настоящим, и по самодеятельным, их тоже много.
– Или по заведениям, где собираются… Ну, те дядьки, кто в женскую одежду рядится.
Бабушка воздевает руки к потолку:
– Бони!
– А что? – откликается доктор Дани. – Можно и их проведать. То-то у Чабира возникли сомнения…
– Дядюшка, ты… бывал в таких местах?
– Заходил. Только давно.
– И… рядился?
– Нет. Я решил: пусть меня считают девицей, переодетой в мужское платье. Между прочим, все восхищались – так естественно я держалась… Держался.
– Но зачем?
– Любопытно было. Да и мало ли, как жизнь повернется. Вдруг – пригодится.
– Теперь я знаю, что тебе подарить на день рожденья, Дани.
– Ага. И шляпку с кружевами.
Доктор Дани осторожно пристраивает зонт в углу ординаторской. Переодевается. С надеждой оглядывается на кофейник – горячий ли? И приступает к поискам чистой чашки.
В шкафу таковой не оказывается, на подоконнике – тоже, хотя в прошлый раз он оставлял ее именно там. Может быть, в ящике стола? На столе высится замысловатое сооружение, свернутое из праздничной газеты.
– О! Что это?
– Боюсь, что это – вам. От благодарных недужных.
Глава отделения – противник гостинцев вообще и подобного неряшества в частности. Разве что ему поднесли бы восточные стихи на раззолоченной бумаге. Дани стихов тоже не отверг бы, но внутри свертка – бутылка и ранние овощи: редиска, петрушка.
– Мне надо потолстеть. Иначе так и буду получать в дар съестное.
Дани комкает газетные листы.
–
– Разыскать заказчицу действительно необходимо?
– А мне-то казалось, я знаю всех женщин нашего города… Как вы думаете: она не могла быть приезжей? Вполне могла. И что, планы изменились? Срочно уехала?
Начальству положено быть осведомленным о тревогах подчиненных. Глава отделения рассеянно кивает. Молчит.
– Линг уже додумалась до совершенной глупости. Будто та дама снималась в нескольких мастерских, чтобы сравнить – где лучше. И в итоге выбрала не нашу.
– Это очень обидно?
– А вы бы не расстроились, если бы ваш больной пошел лечиться к другому доктору?
– Главное, чтобы больному была оказана надлежащая помощь. Но с трудом могу вообразить такой случай, что я стал бы гоняться за ним по городу. Вы говорите «сравнить». Кажется, для этого следовало хотя бы взглянуть на все снимки?
– О! Золотые речи. Непременно передам Линг.
– Должно быть, эти поиски сами по себе увлекательны.
Сказано то ли с сочувствием, то ли язвительно. Вот, дескать, нашли забаву…
– Я думаю, это хорошо. Пусть лучше Линг переживает из-за портрета, а не из-за того, что у нас с ней нет второго ребенка. И не будет, наверное. «Общего». Будто бы Бенг – чей-то еще.
– Понятно. Обратите внимание на больного из второй палаты. Кишечный парез до сих пор сохраняется…
Мастерша Римбо недовольна, что муж после дежурства вместо отдыха взял привычку заниматься со стажером. Но что поделаешь: ученик дежурит вместе с учителем, провожает его до дому. И встречают его неизменно приветливо, поят чаем, угощают обедом…
– Вы не вспомнили?
Юноша мрачно отвечает:
– Вспомнил. Только, скорее всего, это не поможет.
– Ну же!
– Мне тогда показалось: знакомое лицо. А потом я сообразил. Ваш снимок похож на рисунок в книге. Знаете – «За отмену рабства в Приморье»? Мастерша Вайна Дарраби, Прошу-Прощенья.
– Да не за что.
– Это ее прозвище: «Прошу-Прощенья». У подпольщиков тогда были такие клички, чтобы незаметно звучали в обычной речи. «Чепуха», «Дело-Говоришь» и вот это…
– Это сороковые годы прошлого века? Все-таки покойница…
– Да как же – покойница, Дани?! В храме говорят: жива! По обряду так выходит!
Стажер покаянно сутулится. Обращается к Рангаи:
– Вы и правда извините. Я всех запутал. Но действительно, лицо очень похоже. Жаль, у меня книжки нет – я бы показал.
Уже от дверей Дани оглядывается:
– Ничего. Такая книжка у Чабира должна быть. Пойдем, Бенг, сходим?
Дома, в Пеликаньей слободке, уютно, а в Орочьей – интересно и немножко
