поддалась, но остатки здравого смысла заставили юркнуть в метро, даже не купив в киоске у входа тюльпанов, – их появление пришлось бы объяснять, да и вазы были забиты панскими хризантемами.
На эскалаторе стало жарко, Саша откинула капюшон, поняла, что потеряла заколку, рассмеялась и побежала вниз, обгоняя немногочисленных пассажиров. Просто потому, что радость требовала выхода.
У поезда, судя по всему последнего, ее окликнули. Человек в черной морской шинели предложил познакомиться, девушка мотнула головой и вскочила в вагон. Моряк, капитан третьего ранга, вошел следом и устроился напротив. Ерунда, он просто возвращается в свою академию, надо только потерпеть до Черной Речки, там он выйдет. Саша прикрыла глаза, чтобы с ней снова не заговорили. Теперь от нее ничего не зависело, поезд вез ее к дому, а в вагоне сидел человек, который чего-то от нее хотел. Отогнанный счастьем страх вернулся, девушка не выдержала, глянула на часы, стараясь не замечать неприятного попутчика.
На Черной Речке моряк не вышел. Само по себе это ничего не означало – не все капитаны третьего ранга едут в Военно-морскую академию. Саша натянула ворот свитера до подбородка и опять закрыла глаза, но страх уже гнал сердце вскачь, а дом, до которого оставался один перегон и две остановки, казался недостижимым. Она сама виновата, нельзя так задерживаться, а раз уж так вышло, нужно было взять такси… Снять деньги и взять, если вызвать по телефону, водителя можно не бояться.
Поезд открыл двери, и Саша пулей вылетела на почти пустую платформу, где бегемотом ворочался моющий агрегат. Не оглядываясь, бросилась к выходу и побежала по эскалатору, теперь уже вверх. Задела загородившую проход парочку, механически извинилась, за спиной раздалось женское хмыканье, перекрытое мужским «Разрешите!». Кто-то подымался следом за ней! Моряк? Просто кто-то спешащий?
Заставить себя оглянуться Саша не могла. Она остановилась, делая вид, что роется в сумке. Неизвестный, если ему она не нужна, пройдет мимо: вверх по движущейся лестнице бегут лишь те, кто торопится. Навстречу ползли призывы лечить зубы, учить языки, покупать обувь, украшения, диваны… Сбоку никто не проходил. Значит, остановился. Значит, это за ней!
Можно, нужно было обратиться к дежурной по станции или позвонить в такси, но Саша запаниковала и выскочила наружу. Не думая даже о машинах, девушка промчалась через дорогу и нырнула во дворы. Она никогда не ходила этой дорогой по вечерам, но сейчас темные закоулки пугали меньше непонятного моряка. Меж домов было скользко, пришлось сбавить шаг; если за ней гнался военный, он бы этим воспользовался… Он бы уже догнал. Значит, отстал. У фонаря за молочным фургончиком Саша решила оглянуться. Не успела – откуда-то вынырнули двое, невысоких, в куртках и вязаных шапках, и бросились наперерез. Девушка, каменея, отшагнула к железному столбу и замерла, судорожно сжимая сумку. Бежать было поздно, кричать… Кто услышит?!
– Давай! – рявкнул подскочивший первым. – Дава…
Первый осекся. Второй не добежал. Отлетел в сугроб, встал. Что-то блеснуло, но было ли оно ножом, Саша не разобрала. Между ней и вторым оказалась черная спина.
– Про Макарыча слыхали?
Они исчезли так же быстро, как и появились, порождение помоек, проходных дворов, темноты и безнаказанности.
– Я так и знал, что с вами что-то случится. – Давешний моряк сунул оружие в карман и поднес руку к козырьку: – Капитан третьего ранга Степаненко. Северный флот. Разрешите вас проводить?
Саша не ответила, и Степаненко просто пошел рядом. У трансформатора девушка остановилась.
– Дальше будет видно из кухни…
– Вас понял. Я прослежу отсюда.
– Не надо.
– Из кухни меня не заметят.
О том, что следовало поблагодарить, Саша подумала уже в лифте, но, шагнув за порог, забыла и Степаненко, и двоих у фонаря. Свет горел не только в коридоре, но и в гостиной, обещая тайфун, землетрясение, цунами.
– Это я! – с деланой беззаботностью крикнула девушка, расстегивая сапоги. – Кончился картридж, нам пришлось…
– Панна Александра, – Гумно-Живицкий ухватился за Сашино пальто, позади стояли мама и бабушка с поджатыми губами, – все решено! Отныне я буду вас встречать. Меня это нисколько не затруднит, но ваши чудесные родные будут спокойны…
– Где конспекты? – спросила мама. – Я хочу их видеть.
Саша послушно открыла сумку. Этот вопрос она предвидела, а Пашечка со своими хвостом и когтем все-таки был хорошим другом. И у него дома был ксерокс…
Глава 4
Отчего-то все праздники в доме Колпаковых начинались и заканчивались ссорами, между которыми втискивались гости. Хозяйки, на время придушив обиды, вели себя безупречно, но приемы не затягивались, а гости, кроме двух бабушкиных приятельниц, которым больше ходить было некуда, не засиживались и редко приходили снова. В школе и первом институте Саше еще устраивали дни рождения, во втором девушка от них избавилась, отговорившись выпадавшей как раз на конец декабря зачетной сессией. Уж больно тягостно было, выдержав неизбежную скандальную увертюру, дожидаться однокашников, которые старательно рассматривали альбомы по искусству, кушали, именно кушали, и торопливо исчезали, оставив горку подарочков, гору посуды и Эверест безысходности.
Со старшими, приходившими поздравить маму и бабуню, было всего лишь пусто, но обрамляющих склок это не отменяло. Мама боялась не успеть к назначенному часу, бабушка критиковала все, за что брались дочь и внучка, и наконец заявляла, что ее превратили в кухарку, после чего вступала мама уже со своей досадой. Саше пока удавалось молчать…
– Закуски должны принять комнатную температуру. – Мама, распахнув младший из трех холодильников, принялась вытаскивать банки и лоточки.
– Не заваливай стол, – потребовала колдовавшая над перцами бабушка, но мама продолжала опорожнять «Стинол».
– Здесь еще крокодил разляжется, – заметила она. Бабуня демонстративно рассовала по карманам приправы, взяла миску с фаршем и удалилась в свою комнату, откуда немедленно запел Муслим Магомаев. Мама захлопнула дверь, слишком тонкую, чтобы справиться с великим певцом. Чистящая картошку Саша, ожидая неизбежного, заработала ножом с экспрессией получившего наряд новобранца, Магомаев потребовал вернуть ему мелодию, на плите треснуло и плюнуло маслом – жарка шампиньонов вступила в решающую фазу.
– Сашуня, – сказала мама, сдирая пленку с мясной нарезки, – что ты думаешь о пане Брячеславе?
Правда исключалась, и девушка пробормотала что-то об уме и вежливости. Мама помешала грибы и потянулась за перцем. Начинался один из тех разговоров, которые Саша ненавидела.
– Сколько человек тебя поздравило?
– Я еще не проверяла почту…
– А почему ты ее не проверяла? Потому что ничего не ждешь. Тебе двадцать шесть лет, но мне иногда кажется, что тебе до сих пор шесть. Так нельзя…
Так в самом деле нельзя, но она живет, потому что привыкла. Ксанка орала на нее и звала в Москву, Саша не смогла. Иногда ей казалось, что бросить родных – подлость, чаще – что одна она просто не выживет…
– Я понимаю, пан Брячеслав годится тебе в дядья и не блещет красотой, но с ним у тебя будет дом, а с парнем младше тебя – вряд ли. Ты не Айседора Дункан и вряд ли удержишь при себе молодого красивого мужчину. Свое время ты упустила…
Саша выдержала. Не напомнила о том, что в упущенное время каждое опоздание, хоть бы и на десять минут, заканчивалось скандалом. Что Славке Воробьеву бабуня наговорила про внучкину поездку в Петергоф с каким-то молодым человеком, а она ходила за стиральным порошком. Что, когда она ждала звонка от Макса Гитермана, у ее телефона отключили звук, а в Псков с классом ее просто не отпустили.
– Мы с бабуней всегда привечали твоих знакомых, но…
