Привечали, кто спорит. Чаем с конфетами и присутствием. Может, где-то и есть чужие родители, с которыми весело пить чай и болтать, но у мамы с Сашиными подружками, когда они еще забегали, не складывалось. Мама этого не понимала и говорила об отметках, Рахманинове и осторожности, девчонки слушали и исчезали. А еще были часы, самая ненавистная вещь на свете, рубящая любую радость по частям, как рубил собаке хвост добрый хозяин из анекдота. Сашину молодость тоже так, по частям…

– Мама, столько хватит?

– Почисти еще пару, побольше, и не пытайся увести меня в сторону. Я твои хитрости насквозь вижу.

К тому, кто нажал кнопку домофона, будь он трижды рекламщиком, Саша почувствовала благодарность лишь немногим меньшую, чем к отогнавшему хулиганов капитану третьего ранга. Бабушка и фарш пребывали в обществе теперь уже Георга Отса, так что к двери отправилась мама и, как ни странно, задержалась. Саша успела расправиться с особо причудливой картофелиной, в фас напоминавшей череп, в профиль – кукиш, а в целом – жизнь.

«Никто не знает, – озвучил Сашины мысли мистер Икс, – как мой путь одинок…» Позвонили в дверь, значит, не ошибка, а пан Брячеслав.

– Саша, – окликнула мама, – выйди, пожалуйста.

Фартук и косынку девушка не сняла, хоть и понимала, чем это чревато. Да, ей двадцать шесть, да, она незамужем и Шон Бин с Томом Крузом ее не полюбят, но это не повод снимать фартук перед… перед…

– Александра Сергеевна? – Приятный молодой человек держал в руках корзину фрезий.

– Да, это я.

– С праздником любви и весны вас! Распишитесь.

Она расписалась и приняла разноцветное, окутанное тонким ароматом чудо, никак не увязывавшееся ни с Гумно-Живицким, ни с Пашечкой. Оставался… Дени!

– «Пусть черемухи сохнут бельем на ветру, – мама держала в руках открытку, которую Саша не заметила, – пусть дождем опадают сирени…» Что это за роскошество?

– Это Высоцкий, – «не поняла» вопроса Саша.

– «Сколько зим, сколько лет, где тебя носило?» – проорало в спину: привлеченная звонком бабушка приоткрыла свою дверь.

– Тома, кто пришел?

– Саше прислали цветы. Слишком дорогие…

– Пан Брячеслав, – предположила бабуня.

– «И не жди ответа», – не согласился Жорж Милославский.

– Саша, отнеси цветы в гостиную, у нас слишком много дел.

– «Тот, кто ждет, все снесет, как бы жизнь ни била…»

– Мама, приглуши, пожалуйста, свои вопли.

– Какая же ты стала бесчувственная! – приняла пас бабуня. – Иногда мне кажется, что со мной живет чужой человек. Я все еще нужна, чтобы обслуживать тебя и твою дочь, но и только.

– «…лишь бы все, это все не напрасно было!»

– Мама, что за глупости ты говоришь.

– Это не глупости, Тома. Это, как нас учили, объективная реальность. Тебе нужна не мать, а горничная, кухарка, прачка…

– «Ты у меня одна, словно в ночи луна…»

– А тебе нужна не дочь, а компаньонка. Да, миссис Колпакова! Как вы правы, миссис Колпакова… Какое счастье, миссис Колпакова, пойти с вами на конце…

Телефон зазвонил, когда Саша пристраивала фрезии на молчащее десятый год пианино. Будь она на кухне, она бы просто не услышала сигнала.

– Саша? – Этот голос Саша узнала бы сквозь все скандалы и все оркестры мира. – Ты уже получила мой подарок?

– Да… Да… Спасибо огромное! Дени… Денис Анатольевич, у меня просто никаких слов нет.

– По телефону. Но, может, у тебя найдутся слова при встрече? Как ты смотришь на то, чтобы встретиться… часа в четыре?

Гости явятся в пять. Если даже Сорокины и Кускова уйдут в восемь, останутся бабунины подруги и чертов Брячеслав.

– Как я понимаю, ты занята? Если так, празднуй. Желаю тебе…

– Я свободна!

Вдова академика Спадникова практически во всем придерживалась взглядов великого супруга. Единственным известным Шульцову расхождением было Восьмое марта. Артемий Валерианович полагал, что любимым женщинам цветы дарят постоянно, а нелюбимым – в том же режиме, что и мужчинам, то есть на день рождения и в ознаменование профессиональных успехов. Изголодавшаяся в своей школе по рыцарству «Надежда Константиновна» считала иначе и за день, в который сильный пол официально расточает слабому комплименты и цветы, стояла горой. На пятом году семейной жизни Спадников сдался, и так начались «мартовские феминиды», когда квартиру академика заполоняли его коллеги с цветами и презентами. После ухода Артемия Валериановича с директорского поста число визитеров уменьшилось, но самые преданные по-прежнему являлись с поздравлениями. Шульцов был из их числа.

Идти к Спадниковым можно было как от Чернышевской, так и от Восстания. Обычно Олег Евгеньевич предпочитал второй вариант, но на сей раз привычке изменил. Выбрав из всего цветочного обилия традиционные тюльпаны, историк двинулся в сторону вновь обретшей дореволюционное имя Кирочной, очередной раз силясь постичь логику властей, стерших с городской карты имена Салтыкова-Щедрина, Гоголя и Пржевальского, но не тронувших Марата, Робеспьера, Маяковского, Радищева…

Борьбу с Салтыковым-Щедриным и Гоголем еще можно было объяснить стремительной актуализацией «Истории одного города» и «Ревизора», но чем обидел чиновников первооткрыватель лошади, Шульцов не представлял.

На углу Восстания и Жуковского задумавшегося консультанта облаяли. Исходившая на визг черная собачонка жалась к ногам старухи в каракулевом, отороченном порыжевшими песцами манто, и Шульцов понял, что именно этой встречи он подспудно и ждал. Олег Евгеньевич замер, глядя на словно бы вышедшую из фантазий Достоевского и Крестовского женщину. Хозяйка шавки тоже остановилась, и привыкший иметь дело с древностями ученый сразу понял, что в молодости она была неимоверно хороша. Такой могла быть Медея…

Конец оцепенению положил свадебный лимузин, разразившийся вроде бы запрещенным звуковым сигналом. Старуха взяла не прекращавшую голосить пустолайку на руки и поплыла в направлении Греческой площади, почти подметая тротуар своим каракулем. Олег Евгеньевич набрал Колокольку.

– Только что видел старуху с собачонкой, – отрапортовал он. – Настоящая пиковая дама.

– Тебе повезло, – объявила трубка, – мы с Натальей видели какую-то буфетчицу в отставке.

– Ты хорошо помнишь?

– Отлично. А что?

– То, что я иду от Восстания. Оля, я не Наталья, но этой я просто испугался…

– Я бы тоже испугалась… Пушкин вообще страшно пишет. Я могу считать себя поздравленной?

– Смешная традиция, но если вдуматься, женский день не глупее дня рождения бога или взятия Эрмитажа. Ты не в претензии, что я пригласил тебя к себе? В демократичных кафе сегодня не протолкнуться, а платить за бокал, как за две бутылки, я не готов.

Саша блаженно улыбнулась. С того мгновения, когда, сходя с эскалатора, девушка увидела Дени, она улыбалась, не переставая.

Вдвоем они перешагивали через лужи, ужасались чудовищным зверошарикам у зоопарка, покупали в «Дикси» продукты, раскладывали по пакетам, несли покупки к Дени. Потом хозяин открывал консервы и вино, а Саша сервировала стол, и никто не учил ее, как расставлять стаканы.

– Я полностью на тебя полагаюсь, – сказал Денис, – только не возьми ненароком чужую посуду. Соседи у меня – люди неплохие, но отнюдь не коммунисты.