букет с белой кудреватой ленточкой. – И все же, бесценная панна, улыбнитесь. Прошу вас!
Девушка обреченно осклабилась, узнала, что у нее изумительная улыбка, и сбежала втыкать цветы в образовавшийся из их собратьев веник.
– Я вам помогу. – Брячеслав Виленович без спросу подхватил вазу и потащил в ванную, где бесстыдно сушились лифчики. Остановить ясновельможного девушка не успела.
То, что коллега Олега Евгеньевича за ней ухаживает, первой осознала бабуня, не замедлившая сообщить о своем открытии. Потрясенная Саша сделала то, на что в обычном своем состоянии не решилась бы никогда, – позвонила в «Челн Ра» Ольге Глебовне. Та выслушала, велела послать чучело в Таиланд, сдать анализ крови и прийти на прием, но именно этого девушка сейчас сделать не могла – с бронхитом по морозу не побегаешь.
В конце января на семейство Колпаковых обрушился вирус, уложивший все три поколения в постель. Пришлось звонить Пашечке, просить купить продуктов и лекарств, балбес купил не всё, явился не в семь вечера, как обещал, а в одиннадцать и, не разуваясь, протопал на кухню, где, к несчастью, мама заваривала календулу.
Пашечкин визит продолжался минут пять, не больше; претензии к невоспитанному, непунктуальному, неопрятному, хамоватому молодому человеку растянулись на недели. Для мамы кольцо с когтем, серьга и сапоги на каблуках означали умственную неполноценность, бабушка шла дальше и подозревала криминал.
Запертая в квартире болезнью и призраком криминально-наркотического Пашечки, Саша лезла на стену, и тут зазвонил домофон. Мама, велев дочери лечь, с решительным лицом отправилась на переговоры, но ее опасения не оправдались. Это был Гумно-Живицкий с цветами, тортом и дурацкой, с точки зрения Саши, галантностью. Мама с бабуней тем не менее были покорены, и Брячеслав Виленович стал приходить каждый вечер.
– Сашуня, – проворковало из маминой комнаты, в торжественных случаях становящейся гостиной, – веди Брячеслава Виленовича пить чай.
– Одну минуту! – Гость покинул ванну и устремился в прихожую к своему портфелю. – Мой скромный вклад в трапезу. Подлинный «Норд».
Саша торопливо прикрыла бельишко махровой простыней, вспомнила, что в прошлый раз ей досталось за блестящий нос, и провела по нему пуховкой.
– Сашуня, ну где же ты?! Пан Брячеслав принес буше.
Значит, сегодня буше… Будь Колпаковы склонны к полноте и диабету, панские подношения их доконали бы. Пережившая Блокаду бабуня не могла и помыслить о том, что еду можно выбросить. Недоеденное с вечера утром выставлялось к чаю, остатки, даже двухнедельной давности, не выкидывались, а всё складировались и складировались, день за днем, пока не заполонили кухонный холодильник; оба коридорных были забиты консервами, и кусочки, куски и кусищи теперь выносились на балкон.
– Сашуня!
– Сейчас. Я ставлю цветы.
Она успела возненавидеть кустовые хризантемы и прилагавшихся к ним мягких разноцветных уродиков с петельками, но деваться было некуда, оставалось ждать, когда ее выпишут на занятия. Бронхит никак не кончался, мало того, мама заговорила о том, что женщина не должна оставаться одинокой, что мать и тем более бабушка не вечны и что Саша не способна о себе позаботиться…
Такие разговоры случались и прежде. После них девушка полночи лежала с открытыми глазами, из которых текли слезы, но сейчас было еще хуже, потому что в доме с чугунными цветами жил зеленоглазый мушкетер…
– Пан Брячеслав, вы нас балуете. – Чай уже был разлит, а единственный свободный стул, разумеется, стоял рядом со стулом гостя. – Какая роскошь!
– Баловать прекрасных дам – долг рыцаря…
– В наше время рыцарей не осталось…
– Ну что вы…
Что бы ни обсуждалось за столом – глобальное потепление, постмодернизм, календарь майя, буше, телевидение, бронхит с примкнувшей к нему пневмонией, – они на самом деле говорили про одно. Теперь Саша понимала, что чувствовала Дюймовочка, когда полевая мышь толкала ее к состоятельному кроту, но у Дюймовочки была ласточка, и она еще не встретила принца. И потом – мышь не была ей ни матерью, ни бабушкой.
– Вам надо оформить заграничные паспорта, – объяснял крот. – Это несложно, но вы сразу ощутите свободу…
Сказать, что она ощущает свободу, закрывая за паном Брячеславом дверь, Саша пока не решалась. Звенели ложечки, падали крошки, чирикал кенар, было тошно, но чаепитие девушка выдержала, оставалось пережить тет-а-тет, без которого теперь не обходилось. Прошлый раз Гумно-Живицкий рассказывал о своих научных успехах, сегодня попросил вставить принесенную флэшку.
– Там ваши статьи?
– Нет, панна Александра, там
Улыбка на круглом очкастом лице вызвала желание провалиться сквозь облитый зеленкой паркет к алкоголикам Тягуновым и ниже, в зоомагазин. Отвечать было нечего, спрашивать… Она никому никогда не сказала ни единого слова! Разве что Ольге Глебовне, но имени Дени она не назвала и там.
– Вы ведь знаете историю Черубины? Мы с вами ее переиграем. Пан Овалов пишет стихи, станьте поэтессой, и он к вам повернется. Я прочитал его опусы, недурно, хотя не Блок и даже не Гумилев. Я развил основные темы, как это сделала бы юная, необычная дама… Кое-где я сознательно допускал ошибки – слишком совершенные творения вызывают ревность, а нам надо вызвать…
– Ничего мне не надо! Я не буду…
– Ваши стихи уже у вашего пана. Очень может быть, он читает их именно сейчас.
– Они не мои…
– Они посланы с вашего адреса. Ответом на его письмо.
– Вы… Вы…
– Ваша почта всегда открыта, а вы, как истинная дама, оказавшись перед зеркалом, теряете счет времени. Ручку, милая панна. Сейчас я вас покину. Конечно, вы можете объяснить, что некий князь, войдя в ваше положение, взял на себя смелость перелить вашу душу в стихи. Вы можете сказать, что вы их не писали и всё в них ложь… Но для этого вы должны их хотя бы прочесть. Можете меня не провожать.
Но именно этого-то Саша и не могла. Не выйти к двери значило получить длинный, тошный разговор.
Прощание вышло продолжительным и витиеватым. Когда бабушка наконец загремела замками, пришлось мыть посуду, слушать о том, что на мокрое белье нельзя вешать сухое полотенце, полоскать горло, измерять температуру и показывать градусник. У монитора Саша оказалась ближе к полуночи. На первой набранной «старинным» шрифтом странице красовалось: «Следы на Раннем Снегу. Александра Колпакова».
– Олег Евгеньевич, зайдите в астрологическую. Ольга Глебовна уже там. Повтор, и сложный.
– Сейчас.
Шульцов сохранил черновик приглашения на защиту и закрыл почту. В последние дни удача набросилась на историка, как изголодавшаяся рыба на Поликратов прикорм. Инстанции одна за другой давали добро, коллеги подтверждали участие, научные журналы отрывали статьи вместе с ковриком для мыши, кардиограмма тактично намекала на полет в космос. Мало того, на кухонном окне расцвел никогда этого не делавший кактус, а дочка-десятиклассница, столь же никогда не читавшая, впиявилась во «Владык
