Проводя последние часы, бесконечные, несказанные часы, с тобой, мой товарищ, — ни слезы́, ни слова, —Молчаливая, последняя стража любви над телом солдата и сына,И медленно склонялись к закату звезды, а с восхода вставали другие,Последняя стража, храбрец мой (не смог тебя я спасти, мгновенно ты умер,Так крепко тебя я любил, охранял твою жизнь, непременно мы встретимся снова);Потом кончилась ночь, и на заре, когда стало светать,Товарища бережно я завернул в его одеяло,Заботливо подоткнул одеяло под голову и у ногИ, омытого лучом восходящего солнца, опустил его в наспех отрытую яму,Отстояв последнюю стражу, без смены, всю ночь, на поле сраженья,Стражу над телом друга (оно никогда не ответит на поцелуи),Стражу над телом товарища, убитого рядом со мной, стражу, которой я никогда не забуду,Не забуду, как солнце взошло, как я поднялся с холодной земли и одеялом плотно укрытое тело солдатаСхоронил там, где он пал.
Сомкнутым строем мы шли
Перевод М. Зенкевича.
Сомкнутым строем мы шли по неизвестной дороге,Шли через лес густой, глохли шаги в темноте;После тяжелых потерь мм отступали угрюмо;В полночь мы подошли к освещенному тускло зданьюНа открытом месте в лесу на перекрестке дорог;То был лазарет, разместившийся в старой церкви.Заглянув туда, я увидел то, чего нет на картинах, в поэмах:Темные, мрачные тени в мерцанье свечей и ламп,В пламени красном, в дыму смоляном огромного факелаТела на полу вповалку и на церковных скамьях;У ног моих — солдат, почти мальчик, истекает кровью (раненье в живот);Кое-как я остановил кровотеченье (он побелел, словно лилия);Перед тем как уйти, я снова окинул все взглядом;Санитары, хирурги с ножами, запах крови, эфира,Нагроможденье тел в разных позах, живые и мертвые;Груды, о, груды кровавых тел — даже двор переполнен,На земле, на досках, на носилках, иные в корчах предсмертных;Чей-то стон или вопль, строгий докторский окрик;Блеск стальных инструментов при вспышках факелов(Я и сейчас вижу эти кровавые тела, вдыхаю этот запах);Вдруг я услышал команду: «Стройся, ребята, стройся!»Я простился с юношей — он открыл глаза, слегка улыбнулся,И веки сомкнулись навек, — я ушел в темноту,Шагая сквозь мрак, шагая в шеренге, шагаяПо неизвестной дороге.
Лагерь на рассвете, седом и туманном
Перевод Б. Слуцкого.
Лагерь на рассвете, седом и туманном,Когда, проснувшись так рано, я выхожу из своей палатки,Когда бреду по утренней прохладе мимо лазаретной палатки,Три тела я вижу, их вынесли на носилках и оставили без присмотра,Каждое накрыто одеялом, широким коричневатым шерстяным одеялом,Тяжелым и мрачным одеялом, закрывающим все сверху донизу.Из любопытства я задерживаюсь и стою молча,Потом осторожно отворачиваю одеяло с лица того, кто ближе;Кто ты, суровый и мрачный старик, давно поседевший, с запавшими глазами?Кто ты, мой милый товарищ?Потом я иду ко второму — а кто ты, родимый сыночек?Кто ты, милый мальчик, с детской пухлостью щек?Потом — к третьему — лицо ни старика, ни ребенка, очень спокойное, словно из прекрасной желто-белой слоновой кости;Юноша, думаю, что признал тебя, — думаю, что это лицо — лицо самого Христа,Мертвый и богоподобный, брат всем и каждому, он снова лежит здесь.
Когда я скитался в Виргинских лесах
Перевод М. Зенкевича.
Когда я скитался в Виргинских лесахПод музыку листьев, под ногами шуршавших (была уже осень),Я заметил под деревом могилу солдата,Он был ранен смертельно и похоронен при отступленье — я сразу все понял:Полдневный привал, подъем! Надо спешить! И вот надписьНацарапана на дощечке, прибитой к стволу:
