их к ней.

– Как… -, сказала она, её голос наконец стал подчиняться ей. -Как вас зовут?

Человек бесстрастно взглянул на нее. Его выпуклый лоб блестел как полированный металл в неярком свете фонаря.

Он поставил перед ней хлеб и сыр.

– Кто ты?… Это Урубаен? Ты такой же заключенный как и я? Мы могли бы помочь друг другу, ты и я. Гальбаторикс не всезнающий. Вместе мы сможем найти путьк побегу. Это может казаться невозможным, но это не так, я обещаю. – Она продолжала говорить тихим, успокаивающим голосом,надеясь сказать что- нибудь, что могло бы вызвать его симпатию к ней или привлечь его, к её собственным интересам

Она знала, что могла быть убедительной – долгие часы переговоров от имени Варденов доказывали ее компетентность, но ее слова не производили эффекта на мужчину. С таким дыханием он должен был быть мертвым, но он стоял и протягивал хлеб и сыр. Ей пришло в голову что он был глухим, но он откликнулся на просьбу дать воды, так что она отмела эту идею.

Она говорила, пока не исчерпала все аргументы и жалобы, которые только могла придумать, и когда она остановилась, чтобы найти другой подход, мужчина поднес сыр и хлеб к ее губам и держал их там. В ярости, она попыталась оттолкнуть еду, но его рука не сдвинулась с места и он продолжал пялиться на ее с тем же пустым, безразличным взглядом.

В затылке покалывало, и она признала его поведение непритворным; она действительно ничего не могла поделать с ним. Она бы поняла, если бы он возненавидел ее, или если бы он получал извращенное удовольствие, мучая ее, или если бы он был связан клятвами Гальбаторикса, но ничего из этого не выглядело правдоподобным. Скорее, он был безразличным, лишенным даже малейших крупиц сочувствия. Он, и она в этом не сомневалась, убьет ее так же легко, как и кормит, и с не большим сомнением, с каким раздавит муравья.

Молча проклиная неизбежность этого, она открыла рот, позволяя ему поместить туда кусочки хлеба и сыра, несмотря на желание откусить его пальцы.

Он кормил ее. Как ребенка. С рук, кладя каждый кусок пищи в ее рот настолько осторожно, как будто он был стеклянным и мог разбиться от любого неосторожного движения.

Глубокое чувство отвращения накопилось в ней. Чтобы пасть от лидера величайшего альянса в истории Алагейзии до… нет, нет, ничего подобного не существовало. Она была дочерью своего отца. Она жила в Сурде в пыли и жаре, среди отдающих эхом предложениях торговцев на шумных улицах рынка. Вот и всё. У нее не было причин быть надменной, не было причин обижаться на ее падение.

Тем не менее, она ненавидела человека, нависшей над ней. Она ненавидела, что он запихивал еду ей в рот, тогда как она сама могла взять ее. Она ненавидела, что Гальбаторикс, или тот, кто стоял за ее пленением, пытался лишить ее гордости и достоинства. И она не ненавидела то, что это у них получалось.

Она решила убить человека. Если она могла совершить еще всего лишь одну вещь в своей жизни, она хотела, чтобы это была смерть её тюремщика.За исключением спасения, ничто иное не дало бы ей такое большое удовлетворение.'Чего бы это не стоило, я найду способ'.

Идея понравилась ей, и она ела остальную еду с удовольствием, все время думая, как она может устроить кончину мужчины.

Когда она закончила, человек взял поднос и ушел.

Она слышала как его шаги затихают, как дверь открылась и закрылась, как щелкнул засов на задвижке, а затем раздался тяжелый, обрекающе-подавляющий звук балки, упавшей на свое место с другой стороны двери.

И она вновь осталась одна, и все что ей оставалось – это ждать и сосредоточиться на способах убийства.

Какое-то время, она забавлялась, прослеживая одну из строк написанных на потолке и пытаясь определить, является ли она началом или концом.Линии она выбрала синие, цвет обратился к ней из-за его ассоциации с одним человеком о котором, помимо всего прочего, она и думать не смела.

Со временем ей надоело разглядывать линии и мечтать о мести и она закрыла глаза и погрузилась в беспокойный полусон, в котором часы шли с кошмарной парадоксальностью, быстро и медленно одновременно.

Когда человек в серой тунике вернулся, она была почти рада его видеть, реакция которую она презирала в себе, рассматривая это как слабость.

Она не была уверена в том, сколько времени ей пришлось ждать, и не убедилась бы, пока кто-нибудь бы ей не сообщил, но она знала, что времени прошло меньше, чем раньше. Однако ожидание все еще казалось бесконечным, и она боялась, что ее оставили здесь в одиночестве и привязанную, хотя о ней абсолютно точно не забывали, на еще один подобный бесконечный промежуток времени. К своему отвращению, она обнаружила, что благодарна за то, что человек кажется собирался навещать ее чаще, чем она рассчитывала. Столько времени лежать на куске камня без движения было достаточно болезненно, но отказ от общения с любым живым существом, даже таким отвратительным как ее тюремщик, был пыткой и гораздо более трудным испытанием.

Когда мужчина освободил её от оков, она обратила внимание на то, что рана на его предплечье была исцелена: кожа была гладкой и розовой как у откормленного поросёнка.

Она воздержалась от борьбы, но на пути в туалет, она сделала вид, что споткнулась и упала, надеясь оказаться достаточно близко от блюда, чтобы попытаться украсть небольшой нож, который мужчина использовал для разрезания еды. Как бы то ни было, блюдо оказалось слишком далеко, а человек был слишком опасен для нее, чтобы тянуться к блюду и не выдать ему своих намерений. Ее затея не удалась, но она заставила себя вести спокойно, ей нужно было убедить его, что она отказалась от борьбы, чтобы внушить ему спокойствие и, если повезет, самоуверенность.

Пока он ее кормил, она изучала его ногти. До этого она была слишком зла, чтобы обратить на них внимание, но сейчас она успокоилась и их странная форма удивила ее.

Его ногти были толстые и очень выпуклые. Они глубоко вросли во внутрь плоти, и белые полукружия кутикулы были большие и широкие. В целом, никак не отличались от ногтей множества мужчин и гномов, с которыми она имела дело.

Когда она имела дело с ними?… Она не помнила.

весь вид ногтей показывал, как тщательно за ними ухаживали. У неё сложилось впечатление, что ногти подобны редким цветам, которым садовник посвящал долгие часы. Кутикула была опрятна и ровно подстрижена, без заусенцев, ногти были обрезаны ровно – не слишком длинно и не слишком коротко – с плавно закруглёнными краями. Поверхность ногтей была отполирована до фаянсового сияния, а кожа вокруг выглядела так, словно в неё втирали крем или масло.

Кроме эльфов, она никогда не видела человека с такой совершенной формой ногтей.

Эльфы? Она стряхнула мысли,которая раздражала её сама по себе. Она не знала эльфов.

Эти ногти были загадкой, чем-то чуждым, лишним в общем понимании. Тайной, которую она хотела разгадать, даже если эта попытка станет тщетной.

Ей стало интересно, кто привел ногти в такое идеальное состояние. Был ли это он сам? Он выглядел слишком привередливым, и она не могла представить, чтобы у него была жена или дочь, или слуга, или кто-либо еще рядом с ним, кто уделил бы столько внимания его пальцам. Конечно, она понимала что может ошибаться. Многие ветераны с боевыми шрамами, мрачные, молчаливые мужчины которых с виду интересует только вино, женщины и война, удивляли ее некоторыми аспектами их характеров, которые противоречили их внешнему облику: мастерством резьбу по дереву, привычкой к запоминанию романтичных поэм, любовью к собакам, или сильнейшей преданностью семье, которую они защищали от всего мира. Прошли годы, прежде чем она узнала что Джормундур…

Она оборвала мысль, прежде чем успела ее развить.

Так или иначе, вопрос, вертевшийся в ее уме, был простым: зачем? Мотивация была важна даже в таких пустяковых вопросах как забота о ногтях.

Если ногти обрабатывались кем-то другим, то они были результатом труда великой любви или великого страха. Но она сомневалась, что это было так, как-то это было неправильно.

Если же это была дело рук самого мужчины, то было возможно любое количество объяснений.