проигрывал. Вскоре он доложил командиру, что курс обучения закончен и мичманы знают о торпедах все. Тогда Лютке приказал мичманам проверять, как матросы проводят ежедневную приборку. Но старпом объяснил, что это очередная блажь командира; матросы в носовом торпедном отсеке были набиты как селедка в бочке, они не могли даже выпрямиться в полный рост, а есть и спать им приходилось на торпедах. Им хватало своих обязанностей по столовой, и нельзя было ожидать, чтобы они еще каждый день убирали весь корабль.
Матросы очень уважали старпома. Чем больше орал на него командир – а Лютке обращался со своими офицерами, как с новобранцами, – тем популярнее становился старпом. Шкура у него была как у носорога. Он звал подчиненных по именам, хотя командир терпеть этого не мог. Его фамильярный тон поднимал морякам настроение, ибо старпом был аристократом, настоящим князем. Командир называл его Витгенбергом, хотя это была только часть его фамилии. Подчиненные обращались к нему «лейтенант» и «господин лейтенант», но это звучало так, как будто они хотели сказать «ваше высочество». Это был приятный на вид мужчина. У него было красивой формы мальчишеское лицо, черные как смоль волосы, зачесанные назад, полные губы и сверкающие зубы; он был почти такой же большой, как и Тайхман, только худее и гибче него. Любимым словом старпома было picobello[7]. Когда ему что-нибудь нравилось, он говорил: «это picobello», а когда не нравилось, то: «нет, это совсем не picobello». В его устах это означало самое страшное ругательство, ибо он был исключительно вежливым человеком.
До сих пор он наблюдал за приборкой со своей койки, говоря старшему матросу: «Ну-ка, сделай нам уборку picobello». После чего поворачивался на другой бок и засыпал. Он посоветовал мичманам поступать точно так же, разве что они не могли употреблять слово picobello, ибо только ему одному разрешалось говорить на лодке по-итальянски.
И мичманы прислушались к его совету.
На одиннадцатый день похода Штолленберг по пеленгу 310 заметил в тумане тень. Тень быстро росла, и командир дал приказ погружаться.
Когда Винклер опустился на перископную глубину, тень, согласно докладу акустика, прошла над носом субмарины. Капитан разъярился, ибо, по его мнению, Винклер слишком долго опускался на перископную глубину, а когда достиг ее, не смог удержать там лодку. Дважды перископ уходил под воду. Командир пригрозил отдать его под трибунал. Когда перископ нырнул в третий раз, инженер-механик попросил командира увеличить скорость. Лютке велел дать полный ход, и инженер смог остановить погружение лодки на глубине 14 метров. Но на такой скорости перископ вибрировал до того сильно, что командир не смог ничего рассмотреть. Он велел снизить скорость, и вся эта комедия началась сначала.
Дважды инженер-механик просил разрешения увеличить скорость. Когда же он, наконец, получил его, то тени в перископ уже не было видно. Лютке приказал всплывать.
Подлодка шла курсом по последнему пеленгу, данному акустиком. Море было пустынным. Через полчаса лодка снова погрузилась, акустик взял новый пеленг, после чего лодка всплыла и на полной скорости пошла новым курсом.
Тем временем ветер усилился, и легкая зыбь сменилась большими волнами. Ветер дул прямо в лицо: окуляры биноклей все время заливало водой, а лица сигнальщиков на мостике были мокрыми от брызг.
Незадолго до полуночи в море было замечено судно, танкер, по их подсчетам, на 10 тысяч тонн, не меньше. Он шел противолодочным зигзагом со скоростью 18 узлов. Только благодаря этому зигзагу подлодка с ее максимальной скоростью 14 узлов смогла установить контакт с танкером. Лютке не обращал внимания на зигзаг и упорно шел основным курсом танкера – 280 градусов.
В 3:00 подлодка подошла к нему ближе. Тайхмана удивило, что на танкере их не заметили. Он видел весь корабль невооруженным глазом. Но там, казалось, спали; на палубе не было заметно никакого движения, и это при том, что лодка находилась всего в 600 метрах от танкера.
Командир велел приготовить торпедные аппараты для стрельбы. Были определены параметры стрельбы – скорость цели 18 узлов, пеленг 60, удаление 600. Но когда старпом поймал танкер в прицел, его вдруг закрыло низко висящим облаком. Атаку пришлось отложить.
Для того чтобы снова выйти на боевой курс, потребовался час. Но в последний момент танкер неожиданно сменил курс, хотя сделал очередной зигзаг всего полминуты назад. И снова пришлось дать отбой.
Через сорок минут подлодка снова заняла боевую позицию. Выстрелил первый аппарат, но торпеда поднялась на поверхность и застыла там. Люди в изумлении уставились на нее. Торпеду заметили с танкера, после чего, наконец, обнаружили и саму подлодку. Танкер отвернул и выстрелил из кормового орудия. Субмарина на полной скорости вышла за пределы досягаемости огня.
Через два часа они снова приблизились к танкеру. Но к тому времени ветер усилился, на море поднялась волна, и о прицельной стрельбе не могло быть и речи. Командир снова дал отбой.
Когда стало светать, на танкере заметили подлодку и открыли огонь из двух орудий.
– Может, лучше погрузиться, командир? – предложил старпом.
– Нет, подождем, пока волнение не уляжется, – ответил Лютке. – В шторм им нас не достать; ведь они не умеют стрелять.
Но море никак не хотело успокаиваться. Ветер достиг штормовой силы и превратил длинную атлантическую зыбь в вертикальные валы, которые обрушивались на мостик, пытаясь разорвать ремни, которыми вахтенные привязывали себя к поручням. При приближении волны сигнальщики наклоняли голову, прятались под козырек мостика и выгибали спины, словно коты в грозу. Сначала Тайхману это показалось смешным, но вскоре волна накрыла всю лодку, и ему еле хватило дыхания, чтобы дождаться, когда она схлынет. Такие волны шли одна за другой. И хотя Тайхман не хотел в этом признаваться, временами ему становилось страшно. Силы были слишком неравными: маленькая лодка, мостик которой возвышался над водой всего на три метра, и эти гигантские массы воды. Волны надвигались, словно огромные дюны, и заживо погребали четверых мужчин на мостике. Надо было приноровиться, вовремя делать полный вдох, чтобы воздуха хватило на тот период, пока находишься под водой. С головой вахтенных накрывали все волны без исключения, но, когда попадалась особо большая волна, создавалось впечатление, что ты нырнул очень глубоко. Один раз, когда рулевой не смог удержать лодку на курсе и ее развернуло, волны ударили в корму, сорвали с места пулемет и швырнули его прямо на мостик, на закрытые планширы, сбросив всех четверых вахтенных в море. Моряки беспомощно повисли на ремнях. С огромным трудом они забрались обратно на мостик, и в ту же минуту на них обрушилась лавина воды. Тайхман думал, что задохнется – он забыл сделать глубокий вдох. Но в последний момент лодка вырвалась из объятий волны, и Тайхман понял, что жизнь продолжается. Когда он сменился с вахты, шторм стал еще сильнее. О танкере все забыли, и ему удалось уйти.
В полдень Тайхман снова заступил на вахту. Шторм не прекращался. Тайхман дважды падал с койки, хотя с большим трудом нашел такое положение, из которого, казалось, ничто не могло его вытряхнуть. О сне не могло быть и речи – нельзя было даже переодеться в сухое. Половина команды укачалась и блевала по всей лодке. От одного запаха можно было заболеть морской болезнью.
Командир стоял у люка рубки, где было относительно сухо, следя за тем, чтобы рулевой держал курс, что в такую погоду было весьма затруднительным. Тайхман закрыл глаза и вжался в козырек мостика, ибо лодку снова развернуло, и сбоку заходила волна, похожая на гору. Ремень, которым был привязан кормовой сигнальщик по левому борту, оборвался; волна подхватила моряка, вознесла его на вершину и ударила о люк рубки. Мостик ушел под воду, а когда Тайхман вынырнул, он увидел, что несчастного втиснуло в щель между нактоузом компаса и ограждением мостика. Ему исключительно повезло. Тайхман вытащил его. Это был Михельс, матрос первого класса, самый маленький человек из всей команды, но теперь он показался Тайхману ужасно тяжелым, словно весил двести килограммов. С помощью старпома они осторожно спустили его в центральный пост, надеясь, что он всего лишь потерял сознание.
Командир велел закрыть люк только тогда, когда в лодке набралось столько воды, что помпы в машинном отделении уже с ней не справлялись. Время от времени он открывал люк и спрашивал старпома, не виден ли танкер. Сначала тот отвечал ему, но шторм все усиливался, и командиру приходилось по два- три раза повторять вопрос, прежде чем старпом отвечал, что ничего не видно. Иногда он специально делал вид, что не слышит. Командира взяла досада, что они потеряли танкер. Он крикнул старпому, чтобы тот развернул лодку по ветру и сообщил ему, когда можно будет подняться на мостик, между волнами – он хотел
