Вот как он получил второе взыскание.

Командир роты произнес речь, приветствуя новых курсантов. Это был массивный мужчина с жирными щеками; издали его сияющее лицо напоминало лица ангелов на картинах Рафаэля, если не обращать внимания на лысину, красовавшуюся на макушке его головы. Он начал свою речь так: «Господа, некоторые из вас прибыли из Франции, но если вы думаете, что для того, чтобы стать хорошим моряком, надо не менее семи раз переболеть гонореей, то ошибаетесь. Я скоро женюсь… Здесь нет ничего смешного, черт побери. Между моей женитьбой и тем, что я сказал до этого, нет никакой связи. Конечно же нет… В любом случае вы скоро разучитесь смеяться. Это не относится к женитьбе… Я запрещаю вам неправильно истолковывать мои слова… Я просто хотел напомнить вам, что вы должны постоянно готовить себя к будущему браку; ведь вам тоже когда-нибудь придется жениться. Нет-нет, слово «придется» не подходит… Вы женитесь, только если захотите, если достигнете необходимой для этого зрелости… Да, господа, офицеры военно-морского флота должны быть чисты телом и душой. Для морского офицера брак – это единственная, уникальная возможность иметь детей… Прошу вас прекратить глупый смех. Я этого не потерплю. Вы еще просто дети. Вы не созрели до серьезного разговора. Я это запомню… Я имел в виду, конечно, что брак – это единственная возможность для офицерских жен иметь детей… Здесь, в Фленсбурге, много прекрасных женщин…» В конце речи он три раза произнес «Хайль Гитлер!».

Нельзя сказать, чтобы Тайхман смеялся громче всех, но ротный запомнил его бас, кроме того, он стоял в конце строя, а ротный уже знал его. И Тайхман получил взыскание.

В тот же день в комнату, где он жил, зашел мичман Рамер, курсант-второгодок, и обменял свой КМП, вместе с инструкцией о том, как его использовать, на две пачки сигарет. КМП назывались коробки с морскими призами и означали девиц, которые посещали танцы в Морской академии. Эти девицы высоко здесь ценились, поскольку их было слишком мало. Их передавали от одного курса к другому, но они не становились от этого моложе. Рамер с большой выгодой торговал своими КМП, поскольку Бог обидел его внешностью. Он напоминал карлика с большим обрюзгшим лицом и мясистым курносым носом; рот его походил на рот головастика, а волосы – на стерню. Когда он шел, создавалось впечатление, что ему надо чем-то уравновесить свою голову, чтобы она не упала на землю.

У мичмана были также записи речей ротного.

– Перед слушателями каждого курса, – сказал Рамер, – командир произносит одну и ту же речь, и всегда бывает очень интересно следить за ней по тексту, который вы держите в руках, и отыскивать ошибки, которые он делает, произнося свои три обязательные речи: первую – перед новобранцами, вторую – при производстве курсантов в мичмана и третью – перед разъездом выпускников после последнего экзамена. – Но тексты речей никого из соседей Тайхмана не заинтересовали.

Рамер был большим занудой – убрав в карман свои КМП и инструкции к ним, он вытащил из рундука огромный том и принялся изучать вслух суахили. Он был искренне убежден, что ему суждено судьбой стать губернатором немецкой Восточной Африки, и ни на минуту не сомневался, что немецкие колонии после войны станут частью Третьего рейха. У него были и другие заскоки, отчего жить с ним было очень тяжело. Он считал себя не только будущим правителем Африки, но и человеком, умеющим пить. На самом деле он срубался, выпив всего полбутылки шнапса. Когда Рамер возвращался домой после своих питейных подвигов, соседи по комнате должны были раздевать его, засовывать под холодный душ и укладывать в постель, а он во время всех этих манипуляций регулярно блевал шнапсом. Его третьим бзиком была коллекция оружия, насчитывающая якобы сорок ружей и семьдесят три пистолета. К несчастью, ему пришлось оставить ее дома. И соседи по комнате должны были каждый день выслушивать сожаления Рамера по этому поводу.

– Мы уже встречались с вами, – сказал ротный, когда Тайхман явился к нему на следующий день. На этот раз он получил строгий выговор.

А вот как Тайхман получил третье взыскание.

Он нарушил традицию, а без традиции существование Морской академии было бы немыслимым.

Традиции были связаны с различными типами кораблей. Все зависело от того, на каком из них проходил службу преподаватель тактики. Если он служил на линкоре, то становым хребтом немецкого флота были линкоры; если же он служил на торпедном катере, то хребтом флота были катера, то же самое можно было сказать и об эсминцах. Но никто из преподавателей не служил на подводных лодках. Поэтому в заданиях по тактике разведывательный патруль всегда состоял из нескольких линкоров, авианосцев, крейсеров и дюжины эсминцев. Преподавателей ни в малейшей степени не смущало то обстоятельство, что в то время немецкий флот имел только два небольших линкора, три или четыре крейсера и совсем не имел авианосцев.

Командир взвода, в котором служил Тайхман, чувствовал себя в этой обстановке как дома. Его хобби был морской этикет, поведение по отношению к старшим по званию и тому подобное. Много времени он уделял изучению таких вопросов, как, например, знакомство двух семейных пар. Как в подобной ситуации следовало представлять супругов, если неизвестно, какая из дам старше? Иногда преподаватель приводил в класс свою жену, и курсанты учились целовать ей руку.

Другим его увлечением была форма. Курсанты должны были одеваться в соответствии с традицией. На брюках должна была быть стрелка, о которую легко порезаться, а когда они станут мичманами, должны будут носить жестко накрахмаленные белые воротнички. В таком одеянии мичманы два раза в неделю обучались обращению с голландскими винтовками. Традиция также запрещала носить на дежурстве открытые туфли; нужно было надевать офицерские ботинки со шнуровкой. Кроме того, выходя в город в шинели, следовало надевать узкий белый шарф. Что надевать – бушлат или шинель, решал командир гарнизона; его приказ был законом, вне зависимости от того, шел ли на улице дождь, или сияло солнце.

В одно теплое субботнее утро Тайхман вышел в город без бушлата. Но командиру гарнизона в этот день было холодно, и он велел всем курсантам надеть бушлаты. Тайхман явился к ротному и получил один день гауптвахты.