никакого желания обсуждать с ним «Миф» Розенберга, «Основания» Чемберлена и «Заратустру» Ницше. Его безразличие к философским вопросам было совершенно непостижимым для Эша и бесило его. А больше всего его бесило, как Тайхман увертывался от дискуссии – он просто соглашался со всем, что говорил Эш, и все.

Но Эш был упрям. Он вбил себе в голову, что Тайхман должен принимать участие в его интеллектуальных битвах. Каждое утро, прочитав армейскую газету, он протягивал ее Тайхману и ждал, когда тот ее просмотрит. Потом он спрашивал:

– Ну, что ты думаешь о положении на фронтах?

Тайхман обычно отвечал:

– Ничего не думаю.

– Как это так?

– Поскольку от меня ничего не зависит.

– Да, но наши войска идут на Москву.

– Конечно, но, даже если они начнут отступать, я ничем не смогу им помочь.

– Они не будут отступать.

– Ну, тогда все хорошо.

Однажды он подошел к кровати Тайхмана с книгой по истории западной философии и показал ему два слова. Может ли Тайхман объяснить ему, что они значат? Тайхман сказал, что это греческие слова, которые означают «познай самого себя» и произносятся «Gnothi seauton».

Эш был поражен. Он взглянул на Тайхмана с уважением и легкой завистью и сказал:

– Да, этого мне как раз и недостает.

– Очень немногие люди сумели познать себя. Так что вы не один такой.

– Нет, я имел в виду, что я не знаю греческого языка. Наверное, тому, кто знает латынь и греческий, тяжело жить среди невежд, правда?

– Порой те, кто учит тебя латыни и греческому, бывают очень тяжелыми людьми. Конечно, замечательно – уметь читать Гомера в оригинале. Но из двадцати моих одноклассников только три человека понимали это. Для всех остальных – и для меня в том числе – изучение древних языков было настоящей пыткой.

– Но образование – очень нужная вещь, друг мой. И оно никогда не кончается.

– Образование, или полученное нами знание, – все это труха. Чтение книг – потеря времени. Сделай что-нибудь сам – это гораздо важнее, для тебя самого по крайней мере, чем читать то, что преподносят другие. От чтения умнее не станешь.

– Что я могу сделать, что имело бы ценность? Для этого я должен получить образование? Вот почему я читаю книги.

– Ерунда. Если ты нарвешь в поле красивый букет цветов и поставишь его у себя на столе, мы все благодаря ему что-то получим. И от этого будет больше пользы, чем от чтения книг, которые не дают ничего, кроме головной боли.

– Может, другие что-то и получат от букета цветов, только не я.

– Это плохо.

– Ты совсем не любишь читать?

– В качестве развлечения люблю. Есть книги, от чтения которых испытываешь удовольствие.

– А что еще ты любишь, помимо цветов?

– Пиво и музыку Вагнера, например.

– Интересное сочетание.

– Я знаю, что многие люди считают это развлечением для низших слоев, но мне нравится.

– Поскольку, когда пьешь пиво, можно не думать.

– Думать не всегда приятно.

– Нет, думать – это замечательно; ты еще слишком молод, чтобы понять это. А кому мешает Вагнер? Он прекрасен, он грандиозен; я могу слушать его музыку часами. А «Мейстерзингер» – это моя любимая опера…

– И Адольфа тоже.

– Да, правда, он любит Вагнера. С Вагнером все в порядке. Все, что написано им, – первого класса. Но пиво?..

– Пиво – тоже первоклассная вещь. Все зависит от того, зачем ты его пьешь.

– Кстати, о Вагнере, – когда я говорю, что люблю его, вовсе не имею в виду «Персифаля». От этой оперы меня тошнит. Должен признать, что самой оперы я не слышал, а прочитал только либретто, но и так ясно, что это дрянь. И никогда ему этого не прощу. А в остальном – он совсем не плох.

Тайхман убеждал себя быть вежливым с Эшем, ведь он же не виноват, что не смог получить образование. Но ему трудно было удержаться и не поддеть его. «Есть люди, – думал Тайхман, – у которых в молодости не было денег или не хватило серого вещества в голове, чтобы получить высшее образование. И они избирают два пути. Одни считают это недостатком и пытаются компенсировать его торопливым и лишенным всякой системы чтением. Так они надеются восполнить то, чего не получили в юности. Другие превращают свое невежество в культ».

Эш пошел по первому пути. Напрасно Тайхман пытался убедить его, что книжное знание, не подкрепленное опытом, весьма поверхностно – настоящее образование представляет собой процесс избавления от представлений, которые вбила в нас школа.

– Живая жизнь, – говорил Тайхман, – гораздо важнее учебы; знание мешает жить; люди, чего-то добившиеся в жизни, не обладали мудростью; мудрость отнимает силы. Человек, осознавший, что все в мире – лишь суета, никогда ничего не достигнет.

Эш в ответ называл его циником. Однажды он назвал Тайхмана профаном, а когда тот спросил его, имел ли он в виду легкомыслие, Эш ответил, что да, именно это он и хотел сказать. Тайхман заявил, что он, наверное, относится к легкомысленному поколению. Но ему не понравилось, что мнения механика и генерала совпадали.

Однажды, в воскресенье утром, Эш признался Тайхману, что пишет книгу. Он назвал бы ее философским романом, это что-то новое, не правда ли; слышал ли Тайхман о философских романах?

– Нет, не слышал.

– Тогда слушай внимательно. Вот его сюжет. Жил-был молодой врач…

– Это что, сказка?

– Не перебивай. Это только начало. Итак, доктор очень набожен, он добрый христианин, добрый евангелист, который…

– Вы имеете в виду – протестант?

– Да, но я называю его евангелистом – мне это слово больше нравится. Словом, он был фанатичным евангелистом, который всегда спрашивал совета у Бога, прежде чем что-то сделать и…

– Он женат?

– Нет. Я же говорил тебе, что он очень набожен. А теперь слушай внимательно. Этот врач работает в полевом госпитале недалеко от линии фронта. После вражеской атаки в госпиталь одновременно привозят трех тяжелораненых – запомни это, а то не сможешь понять, в чем смысл моего романа. Итак, их привозят одновременно – протестанта, обрати внимание, я все-таки делаю различие между евангелистом и протестантом, – итак, привозят протестанта, католика и атеиста. Все трое ранены одинаково тяжело…

– Я должен запомнить и это?

– То, что раны у них тяжелые? Да, конечно. Это ведь самое важное. Запомни, поскольку с этого момента сюжет усложняется.

– Хорошо. Валяйте дальше. Я запомнил – их привезли одновременно и ранения у всех троих очень тяжелые.

– Пока тебе все понятно?

– Абсолютно. Если мне будет что-нибудь не ясно, я вам сразу же скажу.

– Хорошо. Итак, все трое тяжело ранены, стоят одной ногой в могиле…

– В философском романе нельзя употреблять такие выражения.

– А я и не собираюсь. Я пишу на правильном немецком, на том языке, который использует в своих