Хейне объяснил, что дядя действовал на него как красная тряпка на быка.

– Тогда почему же ты решил стать офицером?

– Из-за своего цинизма, – заявил Хейне. – Я хочу победить этих ублюдков в их же собственной игре.

У Хейне давно уже накопилась масса аргументов против офицерского корпуса; он открыл шлюзы, и они хлынули, словно речной поток, долгое время сдерживаемый дамбой. Это, однако, не помешало Бюлову уснуть. Тайхману это показалось весьма забавным, и, зная, что Хейне хлебом не корми, а дай покритиковать своих родичей, спросил, как он относится к своему семейству в целом.

– Как ты думаешь, почему я решил поступить на рыболовный траулер, вместо того чтобы пойти в университет? Да я бы на Северный полюс уехал, только чтобы быть подальше от своих родственников. Самое противное в них – это фанатизм. Возьмем моего отца – внешне вполне приличный человек, но внутри – развалина. Ему сломали душу в юности, точно так же они хотели сломать ее и мне. Его довели даже до того, что он стал гордиться своей сломанной душой. «Не надейся только на свои силы – они ничтожны» – вот их девиз. В мире одному страшно; смотри, я завоевал весь мир. Но кто из них сумел завоевать мир? Кому вообще надо его завоевывать? И тем не менее, все они верят, что мир – творение Божье и что это самый лучший из миров. И их беспредельная вера в Бога помогает им делать все, что угодно, не испытывая никаких угрызений совести. Пока их кошельки полны, они счастливы. Больше им ничего не нужно. Да и зачем? Лишняя головная боль. Но приходит смерть, и что тогда? На самом деле они боятся не мира, а смерти – да, смерти. Построить философию, религию на слабости, на страхе – какой абсурд! Дичайший абсурд. За здоровье всех присутствующих! Кроме того, они ведут себя так, как будто на этой гнусной планете нет никаких проблем. Каждый из них имеет прямую телефонную связь с небесами, с самим Господом. И при малейшей царапине они звонят ему: «Алло!» И Бог посылает им кусочек пластыря, чтобы заклеить эту царапину. И они пытаются продать другим этот телефонный номер и не могут понять, почему великое множество людей, звонящих по нему, не получают ответа. Они не могут понять, что для некоторых эта телефонная линия в течение всей жизни заблокирована, и самое главное, их пониманию недоступно то, что есть люди, которые не хотят звонить Богу и просить у него помощи всякий раз, когда порежут пальчик. Мужества без одиночества не бывает. Впрочем, какой смысл разговаривать с вами, шутниками? Вы ведь спите.

– Вовсе нет, – возразил Тайхман. – Я закрыл глаза, потому что так лучше слышу.

– Да, и что же ты услышал?

– Что ты добрый христианин.

– Что??

– И никакой ты не атеист. А я-то думал, что ты атеист.

– А теперь ты так не думаешь?

– Нет, мальчик мой, не думаю. Ты полная противоположность атеиста. Более того, ты – идеалист. Так что генерал ошибался.

– А ты, Ганс, ты – пьян.

– Ты прекрасно знаешь, что нет.

– Ого, да ты еще и вонючка.

– Ты уверен в существовании телефонной связи с Богом, а теперь топаешь ногой от гнева, поскольку эта связь на мгновение прервалась.

Штолленберг дремал, но проснулся как раз в тот момент, когда Хейне говорил о мужестве.

– На одном мужестве далеко не уедешь, – заявил он.

– А я и не собираюсь этого делать, – сказал Хейне. – Я просто хочу пройти через все это, я хочу выбраться отсюда и оставить этот свинарник, который называется творением, позади. Ничего другого мне не надо, понял?

– Нет, не понял.

– Как бы мне хотелось иметь твои мозги, Эмиль.

– С моими мозгами все в порядке, хотя я немного пьян. Я кое-что понимаю в вине…

– Ты себе льстишь, Эмиль, – вмешался Тайхман.

– Хейне, в твоих словах была ненависть, – заметил Штолленберг.

– Нет, я всего лишь высказал правду.

– Нет, Герд, тебя выдал голос, – возразил Тайхман.

– Если ты взглянешь на вещи не с точки зрения того, что мы называем ненавистью, ты лучше поймешь свою родню. – Штолленберг встал. – Люди, на которых ты нападаешь, могут быть не очень умными, но они не такие уж и плохие. Скажи, где тут…

– В коридоре, вторая дверь налево, – объяснил Хейне.

– Но мне кажется, что ты, Герд, иногда можешь быть плохим, – сказал Тайхман.

– Нет, он совсем не плохой, – заявил Штолленберг, выходя из комнаты.

– О чем это вы тут спорите? – спросил, просыпаясь, Фёгеле. – Давайте лучше выпьем.

И они стали пить «Йоханнисберг Кабинет 1929 года». Вернувшийся Штолленберг с удовлетворением отметил, что оно стоит тридцать марок за бутылку.

Была создана новая флотилия. Флагманом стал «Альбатрос». Флотилия была составлена из рыболовецких судов, недавно переведенных из Германии.

Ближе к вечеру «Альбатрос» пришвартовался к Брестскому причалу. В течение шести недель он совместно с 24-й патрульной флотилией нес патрульную службу в прибрежных водах и эскортировал подводные лодки в Бискайском заливе.

На следующее утро была назначена большая приборка: на «Альбатрос» должны были прибыть артисты, чтобы отметить ввод в строй новой флотилии.

– Они уже здесь, – объявил за завтраком Хальбернагель. – Я их видел. Дам больше, чем мужчин; знаменитости, актрисы, певицы, балерины, красотки, одеты так, что убиться можно, есть шлюхи!

Представители артистического мира поднялись на борт. Они желали видеть все. Дамы спускались по трапу в кубрик – совсем не простая задача для тех, кто ходит на высоких каблуках.

– Боже, как здесь тесно! И вы здесь спите? Невероятно!

– Да, мы должны были это увидеть, чтобы осознать, как трудно приходится нашим мальчикам, – сказал один из артистов, снимая шляпу, чтобы она не помялась. Моряки не знали, что сказать, и лишь смущенно улыбались. Одна кинозвезда позволила усадить себя на койку и положила ногу на ногу, демонстрируя чулки телесного цвета. Затем она принялась щебетать. Она говорила без умолку – и не сказала ничего. Но это было не важно, моряки все равно ее не слушали, их больше интересовали зрительные впечатления.

– Автографы? О да, конечно. С превеликим удовольствием.

Моряки протянули звезде листочки бумаги, чтобы та написала на них свое имя. Вперед вышел Хальбернагель.

– Распишитесь в моем дневнике, мадам. – С этими словами он передал ей прошлогоднюю записную книжку, куда заносил свои карточные долги.

– Это очччень интересно, – прощебетала звезда, не прекращая говорить и одновременно раздавать автографы, как учили ее в Берлине. Тайхман вдруг понял, что она боится, что кто-нибудь задаст ей вопрос, на который она не сможет ответить, поскольку в тех пьесах и фильмах, где она играла, готового ответа не было.

После того как каждый матрос получил хотя бы один автограф – Хальбернагель добыл их с полдюжины: «Я их потом продам», – объяснил он Тайхману, – знаменитости вернулись на палубу. Здесь вниманием дам завладели офицеры штаба флотилии, которые ходили вокруг них подобно тому, как кот ходит вокруг кастрюли с горячим супом. О да, они были голодны, но боялись обжечься. Это были важные персоны, с которыми надо держаться осторожно, иначе они погубят твою карьеру.

– Да, мадам; нет, мадам; да, моя дорогая мадам, – говорили офицеры. Матросы выражались попроще, но, поскольку этот язык был не для дамских ушей, они говорили между собой. В принципе это было одно и то же.

Хальбернагель ухитрился уговорить балерин забраться на боевые посты. Он объяснил им, как действуют орудия, и поднял их повыше, чтобы дамы смогли посмотреть в прицелы. Он говорил со знанием дела и