Сен-Мало – Гавр. После полуночи параваны пришлось на некоторое время поднять, поскольку тралы мешали мели. С тросореза правого трала свисало тело человека. Мясо на нем было распухшим и рыхлым и в свете прожектора казалось зеленым. Рукава морского кителя разошлись по швам, лицо невозможно было распознать: бесформенный овал, напоминающий полусдутый футбольный мяч, полежавший в грязи. Штолленберг обнаружил небольшую бороздку на безымянном пальце правой руки и безуспешно попытался снять кольцо плоскогубцами. Тайхман соскреб ножом плоть с кости. Она срезалась легко и падала в воду, как куски мокрой газеты. Им удалось снять кольцо. Это было обручальное кольцо, внутри которого были выгравированы две буквы Х.К. и дата — 28 августа 1939 года. Труп они выбросили за борт.

Вскоре после этого поступил приказ вновь поставить тралы. Они впервые ставили новые поплавковые тралы ночью, и было много заминок. Работой, изрыгая леденящие душу ругательства, руководил Медуза Лёбберман.

«Альбатрос» первым во флотилии доложил о готовности начать траление – и все это благодаря Лёбберману. Левая ступня Лёббермана зацепилась за хвостовое ребро депрессора, и буксирный трос левого резака протянулся между Тайхманом и Лёбберманом. Тайхман закричал:

– Медуза, вытащи оттуда свою ногу!

Но Лёбберман, по-видимому, его не понял. Он крикнул в ответ:

– Заткнись!

Бюлов тоже увидел, что произошло, и попытался оттащить Лёббермана. Лёбберман упал, но, прежде чем сумел вытащить зажатую ступню, резак сдернул депрессор за борт. Лёбберман согнулся, словно пытаясь принять сидячее положение, и его голова ударилась о кормовой поручень. Звук был такой, с каким шар боулинга ударяется о каменную стену. Затем депрессор полетел за борт, а с ним и Лёбберман.

Выполнять маневр «человек за бортом» было бесполезно: депрессор затянул Лёббермана под воду. Старшим унтер-офицером судовой полиции стал Штюве.

На следующее утро флотилия бросила якорь в Сен-Мало.

– Мне нужно на берег, – заявил Хальбернагель.

– Это все, что тебе нужно? Ты едва заполз на борт, а через сутки уже опять хочешь на берег, – удивился Хейне.

Хальбернагель выдавил из себя смешок. На берег он не попал, как, впрочем, и кто-либо другой. Флотилия на следующий день снова вышла в море и взяла курс на Гавр.

После ужина Хальбернагель в умывалке расстегнул клапан своих брюк и спросил:

– Что ты об этом думаешь?

– Сходи и спроси у старшин.

– О нет. Я им такого удовольствия не доставлю. Кроме того, я не уверен. Как ты думаешь, что это?

– У меня в этом деле опыта нет – пока нет.

– Может, это просто простуда?

– В такую-то погоду?

– Ну может, не простуда. И все-таки что мне делать?

– Жди и пей чай.

– Но ты держи язык за зубами, понял?

– Обо мне не беспокойся. Команда все равно скоро узнает. И матросы повсюду растрезвонят.

– Ну и влип же я. Теперь мне крышка.

При швартовке в Гавре кормовой конец намотался на винт. Пришлось ставить «Альбатрос» в сухой док. В первую же ночь туда свалился старший квартирмейстер, возвращавшийся с берега. Его нашли утром; шея была сломана, а от трупа несло спиртным. В качестве причины смерти в судовой журнал записали «сердечный приступ». Это был очень удобный диагноз. Никто про старшего квартирмейстера не знал ничего, кроме того, что он пил и имел слабый мочевой пузырь. Говорили, что родственников у него нет. В его бумажнике нашли фотографию красивой женщины. Но фотография сильно выцвела и была старой и очень потрепанной. В любом случае, похороны квартирмейстера не заняли много времени: пастор не знал, что сказать, и все были рады, когда они закончились.

Флотилия стояла в Гавре две недели. У моряков было полно свободного времени и куча денег. Девочки забирали деньги там, где находили, – когда это было возможно, без помощи рук. Одна из девочек издала дикий вопль: Хейне раскалил монету горящей спичкой. Пришлось дать ей еще денег, чтобы заглушить ее крики.

– Очень жаль, что Хальбернагель этого не видит, – сказал Остербур. Они решили послать ему открытку и спросить, когда состоится свадьба. Подписались все, даже девочки. Хейне надписал адрес: «Вестовому командующего барону фон Хальбернагелю. Военный госпиталь Ренн, венерологическое отделение».

На обратном пути из Гавра флотилия потеряла буйковый корабль. Все произошло в течение нескольких секунд. Спасти не удалось никого.

Была безлунная ночь. Буйковый корабль номер 3 следовал в 1000 метрах позади остальной флотилии. И тут появились торпедные катера. Они зашли со стороны кормы, выскочив из низкой дымки. Первым их заметил номер 3 и дал сигналы опознания. Не получив ответа, он открыл огонь, но торпедные катера – а их было шесть или семь – с ревом приближались со скоростью более сорока узлов, выпуская торпеды с большого расстояния. Буйковый корабль накренился на девяносто градусов на левый борт. Его пушки продолжали стрелять трассирующими снарядами, как будто надеясь сбить звезды. Потом корабль исчез из вида. Исчезли и торпедные катера; кошмар закончился.

Тральщики легли на обратный курс. На месте трагедии не было ничего, кроме нескольких дощечек.

После этого последовали несколько спокойных недель. Недолгие патрульные рейсы между Сен-Назером и Лорьяном; противолодочный эскорт и прибрежное патрулирование в Бискайском заливе. С противником столкновений не было. Это были чисто развлекательные круизы.

Эти каникулы посреди войны окончились внезапно – флотилию вновь направили в район Ла-Манша. Салют начался уже вблизи Пуан-дю-Раза на западном побережье Франции. Рано утром в заливе Дуарненез тральщики были атакованы десятью английскими самолетами.

Самолеты зашли со стороны солнца, которое только что поднялось над горизонтом, разбились на три группы и устремились вниз на корабли с трех сторон, словно рой ос. Их фюзеляжи отливали на солнце золотом; приблизившись к кораблям, самолеты начали поливать их огненно-красным ядом; трассирующие очереди напоминали длинные жала, впивавшиеся в суда. Потом большие стеклянные насекомые, сверкающие в отраженных лучах солнца, улетели.

Флотилия сбила два самолета; шесть моряков были убиты, четверо ранены. На корабле номер 7 оказался поврежден котел, и он мог давать только пять узлов. Командующий приказал всем тральщикам двигаться строем со скоростью пять узлов, и все равно номер 7 погиб в тот же день.

Когда они вошли в залив Бертауме, флотилия встала на якорь вблизи Бреста. Посреди гладкого голубого ковра воды, окаймленного бледно-зелеными холмами, стоял отливавший белизной «Шарнхорст». И когда корабль разворачивался по часовой стрелке, подставляя солнцу корпус, он сверкал, словно тонко отчеканенное серебро. На мачте его развевался белый вымпел с черным крестом Луизы. Это означало, что на борту находится командующий флотом.

Моряки тральщиков не сводили с «Шарнхорста» глаз – теперь они знали, для кого тралят фарватер. Большинство моряков никогда раньше не видели линкоров.

Буксиры тянули флагман германского флота к южному краю залива, и теперь моряки могли разглядеть громадные орудийные башни «Шарнхорста», сначала две носовые, затем остальные, повернутые на правый борт. Стволы орудий смотрели в небо. На мачте взвился полосатый желто-голубой флаг, означавший воздушную тревогу, а с мостика просемафорили: «Всем кораблям! Встать вдоль бортов для защиты от торпедной атаки».

Ситуация изменилась в мгновение ока. На максимальной скорости, вздымая огромные волны, из глубины залива вырвались торпедные катера с воющими сиренами.

Двенадцатая флотилия тральщиков, стоявшая у северного края залива Бертауме, подняла якоря, выбросила в небо клубы черного дыма и направилась к «Шарнхорсту». 52-я флотилия тральщиков во главе с «Альбатросом» на предельной скорости тоже устремилась к линкору. В залив вошел корабль, прорвавший блокаду. Он прошел мимо тральщиков, подняв огромную волну.