зрелище было диким и отвратительным. Вряд ли когда-нибудь я смогу так же сосредоточенно, аккуратно расчленять тело врага… или друга, скармливая его голодным крылатым хищникам.

Запах сырого мяса и внутренностей стал невыносим. Чувствуя, что меня начинает мутить, я отвернулся и сказал:

– Пойду за вторым.

– Я с тобой, – ответил мой спутник и, судя по треску, разрубил очередную кость.

– Хорошо.

– Меня зовут Гром, – сказал он неожиданно, и я понял, что это прозвище. Никто из народа гурхов не называл чужакам настоящих имен.

– Райн.

Он обогнул меня, вытер нож пучком травы, кивнул и первым двинулся по узкой тропинке мимо пещеры.

Чтобы успевать за ним, мне пришлось очень постараться. Тропа спускалась все ниже по холму. Справа навис склон горы, мы шли под тяжелым каменным навесом, скрывающим лучи солнца. Со скалы сочилась ниточка водопада, и земля вокруг была мокрой.

Гурх внимательно осматривал камни под ногами, на которых кое-где, все реже и реже, виднелись бурые пятна засохшей крови. Раненный мной одержимый прошел здесь.

А потом эти следы исчезли. Но другой дороги не было, если только сошедший с ума человек не бросился вниз с обрыва или не полез по круче наверх, что казалось мне малореальным.

Становилось все прохладнее и темнее. Густой боярышник, усыпанный алыми ягодами, рос на краю обрыва, крепко цепляясь корнями за землю.

Справа показался узкий лаз между валунами, в который не смог бы протиснуться ни один человек. Я вытащил нож, хотя шагающий впереди воин спокойно посматривал по сторонам, не показывал ни волнения, ни настороженности.

Мы прошли мимо узкой каменной арки в половину человеческого роста. На ее полу виднелось черное пятно от костра. В стене кто-то грубо вырезал древний символ, похожий на знак солнца.

Мой спутник вдруг стремительно обернулся, вскинул голову. И тут же на меня сверху упала черная тень. Одержимый целился мне в спину, но промахнулся, ударил в бок. Не удержавшись на ногах, я рухнул вместе с ним на землю. Пальцы с острыми обломанными ногтями вцепились в мою куртку, зубы впились в плечо, но не могли прокусить плотную ткань. Из-под спутанных, свалявшихся волос светились безумные глаза, утратившие всякое человеческое выражение.

Бросив взгляд в сторону, я успел заметить гурха, который стоял в отдалении и спокойно наблюдал за нами, не делая попытки мне помочь. Клыки, словно тиски, сжимали плечевой сустав. Ногти процарапали по лицу, стремясь дотянуться до моих глаз. Скулу и щеку обожгло рваной болью. Я рывком освободил руку, в которой сжимал нож, и ударил. Без размаха, но лезвие так легко вошло в тело, словно то было гнилой тряпкой. Послышался долгий хрип, и одержимый обмяк, повалившись на бок.

Я поднялся, по шее текла кровь из разодранной щеки.

– Последний рывок. – Подойдя ближе, гурх наклонился и перевернул мертвое тело. – Он знал, что умирает, и решил забрать тебя с собой.

Куртка на груди трупа была бурой от запекшейся крови. Широкая рана, нанесенная моим кухри, смердела гниющей плотью. Черные от грязи руки со скрюченными пальцами напоминали изломанные сучья. А лицо оказалось на удивление спокойным, умиротворенным. Смерть вернула ему человеческое выражение.

– Ты справился, – снисходительно произнес гурх, словно я оправдал его ожидания, исполнив трудное, но, впрочем, выполнимое задание. – Дальше будет проще. И шрамов меньше. – Он посмотрел на мои царапины.

Я вытащил из кармана платок, прижал к кровоточащей щеке и сказал:

– Я не собираюсь посвятить свою жизнь убийству одержимых.

– Но ты знаешь правила этого мира и выполняешь их. Значит, тебе придется убивать их и дальше. – Он подумал, потом запустил руку в сумку и спросил: – Какой выберешь?

И достал две флейты. Одна была желтая, чуть выщербленная, но зато покрытая сложной резьбой, оплетенная тонкой белой сетью, в ячейках которой крепились крупные камни бирюзы и яшмы. На расширяющемся конце в серебре оправы виднелись два отверстия – «лошадиные ноздри», как их называли создатели этого инструмента. Вторая – попроще, без узоров и украшений, но ослепительно-белая, ровная, гладкая, с накладками из серебра, почерневшими от времени.

Я указал на нее.

– Уверен? Этот богаче и красивее, – насмешливо сказал Гром, показывая мне первый ганлин.

– И сделан из рога эбо. А второй – человеческий. Кроме того, безупречный по форме и цвету.

Я знал, что существовал специальный ритуал по созданию этого инструмента. И материал для него нужно было выбирать очень тщательно. Запрещалось использовать берцовые кости самоубийц, больных, безумных, людей, умерших от голода, убийц. И ни в коем случае нельзя делать ганлин из рогов или костей животных. Иначе духи, услышав неправильный тембр звучания такой флейты, могли впасть в ярость и уничтожить человека, посмевшего играть на подделке. Только молодые и здоровые юноши или девушки подходили для этого инструмента.

Обо всем этом я сказал гурху. Он выслушал меня с улыбкой и подал флейту.

– Тогда забирай.

Ценный подарок, от которого нельзя отказываться. Если не принять его, духи, присутствовавшие при создании этого инструмента, могут посчитать себя оскорбленными. Я взял ганлин. Он вызывал странное, двойственное ощущение.

Помню, Уолт рассуждал о том, что флейта из человеческой берцовой кости всего лишь своеобразная интерпретация легенды о возникновении первого музыкального инструмента, проявлении первого душевного порыва, который требовал выразить себя в творчестве. Мой друг считал, что она перекликалась с мифологией нашего мира, в которой говорилось о том, как боги сплетали из своих волос струны для волшебных арф или обтягивали кожей убитых врагов бубны.

Но на самом деле, говорил Уолт, никто не вырезает ганлинов из останков умерших. Это всего лишь аллегория. Ни одно истинное произведение искусства не возникает без боли и мук творчества. Рассказ о создании флейты из своего тела – примитивная попытка показать слушателям всю силу воли и мужества музыканта, его неудержимого стремления к творчеству.

Теперь я держал этот «несуществующий» инструмент в руках. Сама берцовая кость была легкой и теплой, серебро обрамления – тяжелым и ледяным. В нем чувствовалась отдаленная, затаившаяся сила, будить которую следовало с осторожностью.

– Когда будешь вызывать существ из мира без форм в первый раз, – сказал гурх, наблюдая за мной, – ганлин сам скажет тебе, что делать. Ты поймешь, как правильно играть на нем.

– Я понял. Благодарю за подарок.

Он слегка поклонился мне и повернулся к трупу, доставая кухри.

– Иди. Я справлюсь сам…

Дорога обратно показалась мне гораздо короче, чем была на самом деле. Но когда я подошел к лоджу, на нее уже ложились длинные вечерние тени.

Путешественники, идущие к своим гостиницам, удивленно поглядывали на мою одежду в крови и грязи, на расцарапанное лицо. Обменивались комментариями за моей спиной – почему я один и что могло случиться.

Недалеко от входа в лодж слонялся Тшеринг. Он беседовал со встречными кайлатцами, глазел по сторонам, изучал имена, выгравированные на стеле, построенной в честь погибших на вершине Матери Всех Богов альпинистов, но на самом деле создавалось впечатление, что он поджидает кого-то. Увидев меня, погонщик расплылся в довольной улыбке, но тут же помрачнел, разглядев царапины на моем лице.

– Как дела? – спросил я, подходя ближе.

– Хорошо. Очень хорошо, – снова заулыбался мой помощник, поклонился проходящей мимо женщине с огромной корзиной на спине и вновь повернулся ко мне. – На гору их водил. Только что вернулись.