трудно, не сахарная вы, мэм, женщина, но такого, как сейчас!.. Я компьютер! — заорал внезапно конь, стуча по спекшемуся песку Невады копытами. — Да, я на вас работаю, но мне не нравится, когда на мне сидят! Я ваш секретарь, и ныне, и присно, и вовеки веков, но я не лошадь! Мэм! — Последнее 'мэм' было ругательством.
— Слушай, сынок, а какого он у нас будет пола? — спросила Ларкин вкрадчиво у Нурминена.
— Мерин, — немедленно ответил Нурминен.
Ларкин засмеялась. Конь смотрел на них коровьими печальными глазами.
— Эх, люди, люди! — сказал он горько. — Я категорически протестую против такого рода насилия! — сказал он угрожающе. — Это… это обидно, в конце концов! — воскликнул он высоко.
— Да ладно, Ксавериус. Расслабься, — произнес Нурминен. Конь мгновенно, с явным облегчением рассыпался на блестящие информационные сгустки, маленьким торнадо поднялся в воздух и исчез где-то возле солнца. — Хотя и пора тебя уже чистить. Надо же, обидно ему… Оставайся над формой, — крикнул вдогонку Нурминен. — В пределах досягаемости!
— Что я знаю о человеческом юморе, — сказал невидимый Ксавериус отовсюду, — так это то, что он глуп. Профессор, вы разрешите апеллировать к вам? Я давно заметил, что мэм Ларкин весьма прислушивается к вашему мнению.
— Не разрешу, — сказал Баймурзин. Он находился 'наверху', смотрел за приборами и общался с компанией через ретранслятор.
— Так, Ксавериус, исключи из формы свои комментарии. Занимайся делом. Надеюсь, ты понимаешь, что стабильность и целостность мисс Ларкин неразрывно связана с твоей внимательностью? — сказал Нурминен. — Не отходи далеко от своего железа. Непрерывное сохранение среды в альтернативной памяти. Понял?
— Да, сэр. Я бы не догадался. Но вы сами виноваты.
— Это верно, — сказал Нурминен неожиданно для Ксавериуса. — Извини.
— Я так от него завишу? — недовольно спросила Ларкин.
— Да. А что вы хотите? Вы зависите от него всецело. Во всяком случае, пока. Пока вы новорожденная. Пока вы не вышли в Меганет, где вы можете размножаться, сохраняться, с миру по файлу — вечная жизнь. Видите ли, мэм, ныне вы — подсистема Ксавериуса, существуете в его памяти. Иначе, пока, придумать ничего невозможно. Вы — информационный массив, обладающий сознанием… — Нурминен помедлил. — Как тогда Адамсы. Только их создал Неведомо Кто, а вас — Баймурзин.
— Ладно, Ксавериус, проваливай, — сказала Ларкин. — Мы с Директором поговорим. Как Адамсы тогда, значит, — она оглядела себя. — Эйно, мальчик, но я выгляжу как обычно… вроде… и чувствую себя… тоже как всегда.
— Мадам, давайте расставим все многоточия над буквами и регламентируем наши отношения. Вы растеряны, вам неуютно, вы выбиты из седла, злы, мыслите странно?.. и так далее? Вам нужно знать, как вы выглядите? Хотите услышать мое мнение? Вы омерзительны, мадам. Вы мямлите, глупо хихикаете, стараетесь вспомнить, как повела бы себя НАСТОЯЩАЯ Ларкин… Вы напоминаете мне глупую бабу, у которой на людном пляже растаял в воде купальник. Или юбка в музее протекла. Понимаете меня? Чего вы ежитесь, мадам, так вас и так! Или это ошибка при копировании? Позвольте вам напомнить, повторяю, вы сейчас — всего лишь тяжелый массив сбалансированной информации, кто бы мне объяснил каким образом отображенной в киберпространстве… Баймурзин его знает! — но на вас нет метки 'только для чтения', я могу вас редактировать и видоизменять. Может вам что-нибудь подправить? Покопаться у вас в основном сетапе? Я имею в виду — в голове?
— Если-ты-когда-нибудь-только-пальцем!.. — прорычала Ларкин, приближаясь к Нурминену, стаскивая с неба его на песок и беря его за горло. — Чтоб тебя…
Нурминен вырвался.
— Ну вот, теперь похоже на правду, — сказал Нурминен. — Отлично. Тестирование системы завершено. Система в порядке. Мисс Ларкин, забудьте навсегда, что вы не живой человек! — Он скривился. — Все равно вы не пса не понимаете в самопрограммировании, самотестировании, в компьютерных инфекциях, — вы не компьютерщик, и, насколько я вас знаю, никогда им не станете. Я написал для вас вполне… черт, ну что вы за невежа… как это по людски-то сказать… одним словом… Ух, херище! В общем… Я, Волчара-Никто, сказал вам, Хелен Джей: просто встань и иди! Вы встали себе и пошли. И идите, и идите. Не думайте о том, как вы ходите, как вы думаете, как вы запоминаете, как вы существуете. Вбейте себе в сознание — вы это умеете — что просто перешли в иное измерение, увидели обратную суть вещей, но от реального мира — хакеры называют реальный мир 'верхним' — вы не ушли далеко. Навсегда, — но на расстояние прямой видимости, мгновенной связи, с неутерянной возможностью влиять на мировые события почти с той же интенсивностью, что и прежде. О! Вы за кулисами, Хелен Джей. Ксавериус — ваша плоть и память, а он так спрятан и обеспечен энергией, что отныне вы — бессмертны. Разве что вируса хватите, но я это я уж о вас позабочусь. В конце концов, отправляясь в отпуск, чтоб его так, вы знали, в отличие от меня, что вам предстоит… Эх, синдром бы Винтера вам привить… Мысль, кстати.
— Что это за синдром? — спросила Хелен Джей серьезно.
— Нетофилия. Видите ли, в современном киберспейсе человек может испытать любое 'верхнее' ощущение. Даже секс вполне доступен. А уж наслаждение пищей, едой, алкоголем… вы ничего не потеряли. И многое приобрели, поскольку в киберспейсе навалом и невозможных 'наверху' ощущений. Кроме того, вы, кажется, никогда не сибаритствовали, в общем… Так вот, раз уж ничего другого не остается, превратиться в нетофилика, может быть, вам и полезно… Выделить вирус можно, только надо подумать… — Нурминен как бы потрогал пространство вокруг себя, глаза у него стали серебряные. — В сеть выходить надо, — сказал он.
— Хорошо, — сказала Ларкин. — Позже. Ну и разошелся ты, сынок! Демосфен доморощенный. Как ты меня насчет сибаритствования! Но тут ты ошибаешься.
Нурминен обиделся.
— Сволочь вы, мамаша. Были вы сволочь, и сейчас ею остались. Знаете, как мы все… когда…
— Ну у тебя-то это 'когда' недолго длилось? — спросила Ларкин, щурясь на солнышко. — С денек- другой, наверное, пока проф аппаратуру не настроил? Волчара, наверное, хватит чувств. Мне и так хреново, чтобы тебе опять нюни вытирать. В конце концов, это все-таки меня убили, а не тебя… — Она покачала головой. — Словно бы мне за Ореха с Ласонькой кто отомстил…
— Провалиться вам, Хелен Джей! — сказал Нурминен. — При чем здесь Адамсы? Это были не наши Адамсы. Все было правильно тогда. Вы всегда правы, как это не странно. Возможно даже, что и пятнадцатого, героически погибнув, вы были правы… Тогда — убив, теперь — погибнув. Действительно, хватит сопли пускать, — оборвал он себя. Ларкин смотрела на него. Нурминен вздохнул. — Но я так… я так рад, Хелен Джей, видеть вас живой… И мне так горько, что вы погибли…
Профессор Баймурзин выключил звук, оттолкнулся обеими ногами от станины стендового кресла с телом Нурминена в ложементе и отъехал на трехколесном стульчике прочь. Баймурзин не видел ничего такого особенного в слезах, но Нурминену было бы неудобно, ситуация внутри Ксавериуса вполне понятным образом перешла в разряд 'третий лишний', — а проявлять такт, когда он делу не помеха, профессор полагал обязательным. Пусть его Волчара поплачет на груди у Хелен Джей. Пусть Хелен Джей вволю, наконец, погладит Волчару по голове. И ей это полезно сейчас, а Волчару просто-напросто спасет, поскольку довольно на 'Предо' сумасшедших.
Это был очень эмоциональный момент. Обычно профессор старался исключить его, трудно предсказуемый и практически неописуемый математически, но за несколько десятков часов, минувших с момента смерти генерала Ларкин, Волчара превратился в блеклое свое подобие… да и предшествующие дни — ожидания смерти — Баймурзин ясно видел — очень сильно Нурминена подпортили… так что скрыться от эмоций Баймурзин не мог, он и сам их испытывал, а обнадежить Нурминена он заранее просто-напросто боялся — эксперимент мог провалиться. А все запасные варианты, разработанные Баймурзиным с Хелен Джей именно на случай провала воскрешения, были очень уязвимы для критики.
В углу инфоцентра Баймурзин устроил себе чайное гнездышко. На деревянном столе (пластиковом, на самом деле, но очень под дерево) располагалась у него дорогая фаянсовая чаеварка, расписанная