Оставив Венеру позади, мы отметили, что количество субстанций сильно поубавилось, появилось ощущение индивидуального полета, хотя стремящихся в сторону Светила все еще было очень много. И чем просторнее было в космосе, тем свободнее становилось общение.
Уже можно было мысленно посудачить с соседями.
– Я вот что думаю, – промыслила соседняя молекула, которая у меня ассоциировалась с песней «Ах, мамочка, на саночках каталась я не с тем…», – неужели те, кто еще ходит по Земле, не понимают, что нельзя так засирать свое будущее; я вся в синяках и шишках, а мне еще хочется любить и быть любимой.
– Оставалась бы на Венере, там только этим и занимаются, – включилась в мысленный диалог артистического вида субстанция, которая буквально вчера, купаясь в овациях, отметила свой юбилей, нагрузилась на банкете и скоропостижно, ни с кем не прощаясь…
– Я бы с удовольствием – но маршрут выбираю не я, хотя у меня есть маленькая, но лично моя звездочка.
Налево от нас внезапно появилась субстанция интеллигентного вида, но явно казарменного воспитания, которая, не дожив до солидного возраста, в результате авиакатастрофы сначала недолго летела вниз, потом тут же взлетела вверх в нашу компанию, так что полет для нее как бы и не прерывался.
– Быстрая пересадка! Вот только мой багаж и мое верхнее платье, – подумала она и вздохнула.
– Мы все здесь без фраков, – мысленно успокоил я нашего соседа.
А прекрасная половина нашего сознания мудро добавила:
– Вам ведь не на прием.
– Как знать, – загадочно промыслил новенький. – Я как раз летел на прием к этому, как его…
– К Солнцу? – удивилась моя половина.
– Да нет. Впрочем, это уже не важно. А вы давно летите?
– Не очень. Вам повезло. Остались позади Луна и Венера, – поделился я мысленной информацией, а другая половина тотчас добавила: – Толчея была ужасная, сейчас гораздо просторней.
– Везде одно и то же! Ну что же, посмотрим, куда нас поместят.
Мимо стремительно пролетали метеориты. Звездная пыль, словно туман, окутывала нас.
Венера становилась все меньше и меньше, впереди был еще долгий путь.
– Странно, что меня не затянуло на Венеру, – подумал я про себя и тут же осознал свою ошибку, но было уже поздно.
– Я так и знала! – прозвенело в моем сознании. – Мнишь себя Казановой, а на деле… тебе самое место на Нептуне, я слышала, там снаружи замерзший метан, а внутри сероводород!
– Как хорошо было на Земле, думай что хочешь, никто не мешает, – помыслил я и снова попал впросак.
– Тебе это только казалось! – возвестила нежная половина нашего сознания. – Я видела тебя насквозь, да все прощала, потому что любила.
Я сник и старался больше ни о чем не думать.
Стало бы совсем грустно, если бы не наш новенький (жертва авиакатастрофы), который, как мне показалось, с отвращением промыслил: до чего же дурно пахнет от некоторых!
Наше сознание солидарно возмутилось, так как оно было не просто чисто, а стерильно чисто!
– Да я не о вас! Я так вообще, чутье у меня профессиональное! А талант ведь не пропьешь.
Мы догадались, с кем имеем дело, и тут же отогнали эту мысль. Но было уже поздно.
– Да вы не бойтесь. Все, кроме обоняния, осталось там, – промыслила молекула и утихла.
Долго мы летели молча. Но меня тревожила мысль: почему же мы не чувствуем никакого запаха?
– Все очень просто, – отозвалась субстанция, – ведь вы правильно подумали обо мне: мое чутье – мое богатство. Я чувствую не только запахи, но даже следовые признаки, которые остаются на молекулярном уровне, так что я и здесь чую, кто был кто. К сожалению, по роду своего ремесла я не могу называть ни имен, ни бывших профессий.
– Ага, – подумал я, – может, и у меня есть какое-нибудь гипертрофированное чувство, благодаря которому и я смогу отличать, кто есть кто.
– Конечно, – мысленно подключилась другая половина нашего сознания. – У тебя же абсолютный музыкальный слух! Вот и слушай!
Но, к сожалению, ничего нового я не услышал. Мне это показалось очень обидным.
Ведь не назовешь же пение разухабистой молекулы, у которой мать была русской, а отец юристом, музыкальной характеристикой, по которой можно определить, кто эта субстанция?!
Внутри нашего общего сознания было довольно уютно, но несколько напряженно.
Единомыслие единомыслием, но кое-какие противоречия или несогласия все-таки были.
Наши внутренние беседы не проникали наружу, они проходили на внутренней волне и никем не фиксировались. Это было удобно, можно было не стесняться.
– Сколько же молекул окружают нас, – посетовала моя половина. – Как бы не заразиться чем нибудь.
– Не думаю, – помыслил я, – здесь такая радиация, что ни одна бактерия не выживет, да и заразные-то все на Венере остались.
– Ты только такие болезни и знаешь.
– Зато ты у меня – «облико морале»!
На том и поладили. Звезды становились все крупнее, молекулы рассасывались по разным направлениям, потихоньку приближался Меркурий – пристанище артистов, врачей, торговцев, служителей Фемиды, спортсменов и прочей предприимчивой публики.
Но до него было еще очень далеко, а по дороге все чаще попадались то ли метеориты, то ли совсем маленькие планетки, отдаленные спутники Меркурия, и на них текла привычная жизнь субстанций, обретших здесь свое пристанище.
Кому же стали домом эти крошечные планеты? И кто те избранные, что живут на них, словно олигархи на экзотических островах?
Но справедливость Солнечной системы сказывалась и тут.
Вот где понадобился мой абсолютный музыкальный слух.
Пролетая мимо такого метеорита, я напряг свой слух и окунулся в мир волшебной музыки Моцарта, Баха, Бетховена, Грига. И хотя все звучало одновременно, это не было какофонией, но воспринималось как великий поток музыкального абсолюта, вызывая восторг и восхищение!
– Что с тобой? – удивилась милая половина нашего сознания.
«Проехали», – с грустью подумал я и домыслил:
– Мне кажется, я понял. На этих крошечных метеоритах живут гении. Их так мало, что им не нужны огромные планеты, и они прекрасно уживаются на этих карликах, оставаясь великанами своего призвания.
– А как же Моцарт и Сальери? На Земле ведь они не ужились.
– Не знаю, но здесь за музыкой Моцарта Сальери я просто не услышал.
– Как жаль, что у меня нет какого-нибудь гипертрофированного качества, а то бы и я пронюхала или услышала что-нибудь! – обратилась добрая половина нашего сознания к «катастрофической» молекуле.
– Не расстраивайтесь. Это довольно противно – обонять все бывшие «прелести» большинства наших попутчиков. Я, например, до сих пор припахиваю полонием.
Моя половинка боязливо притихла и мысленно принялась вязать для меня теплый свитер.
А вокруг кипели нешуточные страсти, производившие тот самый гул, о котором я упоминал раньше. Начинались волнения, выливавшиеся в тревожные мысли по поводу того, например, почему нас не
