по слоям всего мироздания. Он усмехнулся; боги прямо сказали, что главным виновником его падения будет женщина, очень родовитая женщина…

— Сместить, — поджала губы жена.

Все понимали, насколько сложной будет процедура передачи власти. Ибо тому, кто станет новым Тлатоани, придется либо брать от каждого племени новую жену, — как залог будущих братских отношений, либо, если свободных дочерей у главного вождя не будет, добиваться развода нужной женщины с Мотекусомой и брать в жены ее. Но иного выхода никто не видел.

А спустя час, когда Тлатокан, в присутствии лишенного голоса, но обязанного оставаться вплоть до завершения Мотекусомы, горячо обсуждал кандидатуру нового правителя, из Тлашкалы прибежал военный гонец.

— Впустить, — распорядился Верховный судья.

Мокрый, разгоряченный бегом гонец вошел и, по обычаю не глядя в глаза Мотекусоме, протянул пакет.

— Я возьму? — спросил разрешения бывший Тлатоани. — Или кто-то из вас возьмет?

— Возьми ты, — разрешил Верховный судья и на всякий случай отодвинулся.

Объяснять гонцу, что происходит, было некогда, а право убить всякого, кто посягнет на военную почту Великого Тлатоани, он имел.

Мотекусома принял почту, вытащил послание из футляра, развернул, и его обдало могильным холодом.

— Тлашкала пала, — мгновенно севшим голосом произнес он.

— Что?! — не поверили своим ушам члены совета.

— Но это еще не все, — поджал губы Мотекусома. — Их вожди хотят отдать своих дочерей вождям четвероногих.

Члены совета потрясенно замерли. Они знали: если это произойдет, все тлашкальские племена станут военными союзниками кастилан.

Кортес встречал послов, как всегда, — сидя на небольшом индейском барабане, и сначала к нему пришли добравшиеся первыми вожди окрестных сел. Подойдя прежде всего к переводчице и выразив ей глубокое почтение, они многословно объяснили, что, будучи окружены вечным обманом со стороны Мотекусомы и прочих недостойных людей, наивно и преступно не могли поверить в добрые намерения отважного мужа высокородной Малиналли.

Кортес чертыхнулся; это ему уже стало надоедать.

— Марина! — оборвал он переводчицу на полуслове, — что, черт подери, происходит?! Почем они все время сначала идут к тебе, а уж потом — ко мне?!

— Здесь много моей родни, — быстро перевел Агиляр. — А больше ничего не происходит.

Кортес хотел вспылить, но глянул в округлившиеся маслины девчоночьих глаз и рассмеялся.

— Ладно! Бог с тобой! Лишь бы дело шло.

А едва щедро одаренные синими стеклянными бусами вожди откланялись, ему доложили, что идут послы Мотекусомы.

— Как?! — не поверил Кортес. — Ты не ошибся? Не Тлашкалы?

— Нет, — замотал головой запыхавшийся дозорный. — У Тлашкалы знак — белый орел, да, и больно уж эти послы богато одеты… не чета тлашкальцам.

У Кортеса перехватило дыхание.

— Приглашай.

Он готовился к этой встрече несколько месяцев, а все еще не был готов. Настолько не готов, что когда послы подошли, невольно вскочил с барабана и буквально заставил себя сесть и принять расслабленную и по возможности царственную позу.

Они и впрямь были одеты роскошно. Невиданных расцветок и немыслимо скроенная одежда красиво переливалась при каждом движении, волосы были напомажены и скручены в замысловатые прически, и уж держались они, что папские легаты.

— Позволь вручить тебе, Элнан Колтес, подарки Великого Тлатоани, — сразу же после ритуального приветствия перевели Марина и Агиляр.

— Они знают мое имя? — оторопел Кортес.

Никто из индейцев никогда не называл его полным именем, — или кличка «теулес», что означало то ли «дух», то ли «бог», или «вождь кастилан», а чаще всего, «Малинче» — муж Марины.

— Великий Тлатоани многое знает, — перевели Марина и Агиляр.

Кортес растерянно крякнул. Полным именем его называли очень и очень немногие, и он уже представлял себе, скольким людям и сколько дней подряд нужно было собирать сведения, чтобы отыскать человека, услышавшего и запомнившего его полное имя.

— А знает ли Великий Мотекусома Шокойо-цин, — решил он козырнуть и своей осведомленностью, — сколь велик и мой повелитель — дон Карлос?

— Чтобы вырастить таких сильных сынов, и отец должен быть могуч, — не без труда перевели дипломатически уклончивый изыск Марина и Агиляр.

Кортес взволнованно выслушал и сделал еще один шаг на сближение.

— Тогда почему Великий Тлатоани так и не нашел времени, чтобы назначить мне прием?

Послы ответили мгновенно.

— А разве у самого Элнана Колтеса выдался свободным хоть один день?

И тогда Кортес рассмеялся; он понимал, какая превосходная выучка должна стоять за этими столь же стремительными, сколь и уклончивыми ответами. А едва он решил сделать и третий шаг на сближение, дозорный сообщил, что идут парламентеры из Тлашкалы.

Кортес обмер: шанс был воистину божественным.

— Приглашай, — хрипло распорядился он.

Послы переглянулись, но что происходит, им перевести было некому. И лишь когда появился Шикотенкатль, они вздрогнули и замерли, а тишина воцарилась такая, что, казалось, щелкни кресалом, и все взорвется.

Высокий, выше многих в отряде Кортеса, Шикотенкатль повел широкими, плечами — так, словно ему не хватало места, и склонил непроницаемое, изрытое шрамами лицо.

— Я пришел от имени своего отца и Машишка-цина и всех остальных вождей Тлашкалы с изъявлением покорности, — перевели Марина и Агиляр. — Ты победил.

Кортес глотнул. Еще сутки назад он так не думал.

— Много времени Тлашкала окружена жадными и злобными врагами, — покосился военный вождь в сторону послов Мотекусомы, — а посему и получилось прискорбное столкновение с вами. Мы об этом сожалеем.

— Сожаления мало, — понял, что можно давить, Кортес, и переводчики мигом донесли эту короткую мысль до тлашкальца.

Лицо Шикотенкатля на мгновение дрогнуло и снова стало непроницаемым.

— Мы просим тебя стать нашим зятем, — так же бесстрастно произнес он. — Вместе мы победим любого врага.

И вот тогда дрогнули лица послов Мотекусомы. Язык Тлашкалы был и их языком.

— Я подумаю, — демонстрируя глубокую удовлетворенность, кивнул Кортес.

— Нет, — покачал головой военный вождь, — время слишком драгоценно. Вожди приглашают тебя прибыть в Тлашкалу немедленно.

Послы Мотекусомы заволновались еще больше.

— А если ты сомневаешься в правдивости наших намерений, — все так же бесстрастно проронил Шикотенкатль, — я и мои самые близкие родственники, которых я привел, становимся твоими заложниками. Вплоть до свадьбы.

В груди Кортеса словно зажгли солнце.