ставит песню «На флоте», исполняемую «Де Виллидж Пипл».

Но юмор ситуации до мамы не доходит. Она, похоже, впала в состояние комы.

— Мам, что с тобой? — спрашивает ее Марк. Но она не отвечает.

— Мам, — говорю я и машу рукой у нее перед глазами. — Мам? Ты нас слышишь?

Ответа все нет.

Мы ждем, и ди-джей сбавляет скорость, поставив что-то нежное и в моем теперешнем настрое, разрывающее мне сердце. Наверное, это Дай до.

Затем откуда-то из-за моей спины раздается мужской голос. Это Том, отец Джейми.

— Патрисия, — обращается он к маме. — Не согласишься ли ты потанцевать со мной?

Мама смотрит на него, все еще пребывая в потрясении. Но сейчас это уже потрясение другого рода. Счастливое потрясение.

— О, — говорит она. — О, да. Да. Почему бы нет? И она семенит за своим кавалером, как будто ничего не произошло. Я смотрю на брата, чьи поднятые брови говорят о том, что он удивлен не меньше меня.

— Как это все понимать? — спрашиваю я его.

— Не знаю. Может быть, мы не правильно ее оценивали. Может быть, нам надо было быть с ней честными с самого начала. Может быть, это было лишь наше предположение, что ей так тяжело.

— Как бы то ни было, — говорю я, глядя, как мама танцует с красивым мужчиной, — Том Ричардс смягчил для нее удар.

Но сейчас, когда мама, по-видимому, вполне справляется с двойным ударом, обрушившимся на нее, мои мысли возвращаются к Фрэнку. Я стараюсь придумать, как связаться с ним.

Но у него нет даже мобильного телефона. Ну, по крайней мере тот, что есть, не работает. Ему его отключили за неуплату.

Можно вызвать такси. Но поездка из Сассекса в Йоркшир будет стоить недешево, а мама сейчас не в том настроении, чтобы просить у нее денег взаймы.

Подходит Марк.

— Ну, как ты? — спрашиваю я его.

— Да так, — вздыхает он. А потом говорит: — Я не собирался этого делать. Ну, ты понимаешь. Я не хотел говорить ей. Я не хотел делать ей больно.

— Я знаю. И я не хотела, — и прежде чем я понимаю, что происходит, я разражаюсь рыданиями. Из- за Фрэнка. Из-за мамы. Из-за Марка. Из-за всего.

Брат обнимает меня.

— Эй, не надо, сестренка, все же хорошо.

Я стараюсь не пачкать слезами его аккуратно отутюженную рубашку.

— Я люблю тебя, — говорю я ему, насколько помню, в первый раз в жизни.

— И я тебя люблю, — говорит он. Затем смеется: — Только с рубашкой поосторожней.

Первое, что я слышу на следующее утро, это что в дверь мне стучит брат. Он уже одет. Побрит. И безукоризнен.

— Доброе утро, — говорю я хриплым спросонья голосом.

— Собирайся, — говорит он. — Поехали.

— Поехали?

— В Лидс. Я тебя отвезу. Давай-ка постараемся приехать туда вовремя. До того, как уедет твой возлюбленный.

— Не понимаю.

— Тут нечего понимать. Сгребай свои вещи, и поехали.

— А как мама? Как Ли?

— Они оба еще спят. И проснутся не раньше чем часа через четыре. Я смогу отвезти тебя и вернуться. И к тому же я оставил маме записку. И мы можем позвонить ей по мобильнику из машины. Ну давай поехали.

Марк — маньяк. По крайней мере, машину он водит, как ненормальный.

Серьезно, всю дорогу он не снижал скорость ниже семидесяти. Мы добрались до Лидса за три часа, но все же опоздали.

Фрэнк уехал.

Я благодарю Марка и извиняюсь за трату времени и бензина. Он обнимает меня и говорит, чтобы я звонила, если мне что-то понадобится. И пока мы обнимаем друг друга, я думаю, как я вообще могла завидовать ему или ревновать к нему и к его будущим карьерным успехам. Думаю и о том, почему он никогда не говорил мне, что он гей, и о том, не из-за того ли он не доверял мне, что я не смогу сохранить это в тайне.

— Поезжай осторожнее, — говорю я ему, пока он заводит мотор.

— Хорошо.

— Побереги себя.

— Ладно. И ты тоже.

Вид моей квартиры еще никогда не действовал на меня так угнетающе.

Оранжевый ковер, закручивающиеся углы обоев, решетки на кухонных окнах окончательно потеряли привлекательность.

Насколько велик Эдинбург? Уверена, что не слишком. Я смогу его найти, если приложу достаточно усилий. Можно сесть на поезд, и походить по улицам, и проштудировать телефонную книгу, и порасспросить людей в барах и кафе, ну, как это бывает в кино.

Я лежу на диване и смотрю в окно, разглядывая рисунок, вычерчиваемый дождем на стекле. Его образ уже постепенно начинает исчезать из моей памяти. Единственное, что я хочу слышать, — это как он рассказывает об альтернативных вселенных или об Эле Грине. Мне нужен он.

Диванная подушка — плохой заменитель любимого человека, но я все же сжимаю ее в объятиях. Я лежу на диване, поджав ноги, думая о Фрэнке, пока мои веки не тяжелеют. Я засыпаю.

Но через какое-то время — через какое, не имею ни малейшего представления, — вздрагиваю и просыпаюсь.

Я слышу звук.

Звук музыки.

Я, наверное, сплю. Наверняка я просто сплю. И вижу сон о Фрэнке.

Потому что это песня Эла Грина «Я так устал быть одиноким».

Я сажусь и щиплю себя.

Нет, это не сон.

Может, это новый обитатель подвальной квартиры и тоже поклонник Эла Грина. И пока я думаю об этом, звучит новая песня. На этот раз «Я все еще люблю тебя».

Пять секунд.

Это столько, сколько мне требуется, чтобы добежать до двери. Я сбегаю по каменным ступеням вниз и бешено колочу в стекло:

— Фрэнк! Фрэнк!

И, несмотря на громкое пение Эла Грина, слышу звук отпираемой щеколды. Дверь открывается.

Это он.

— Фрэнк! — говорю я. — Фрэнк!