Мы идем из гардероба, пробираясь сквозь толпу, пока у буфетного столика не находим маму. Она на кого-то смотрит. Я оборачиваюсь и прослеживаю ее взгляд, который обращен на Тома Ричардса.

— Мам, мне надо кое-что тебе сказать.

Она улыбается.

— Можешь не говорить, — отвечает она. — Ты тоже скоро свяжешь себя узами брака.

— Нет, — говорю я, закрывая глаза. — Я не об этом.

— Вот как? Тогда в чем дело? — и, кладя в рот какое-то воздушное печенье, добавляет: — Эти крохотные штучки просто великолепны, правда?

— Да, мама, великолепны.

— Говори, — продолжает она, — расскажи мне про свой большой секрет.

— Ну, видишь ли… дело в том… — я смотрю на Фрэнка, которому, по всему видно, не терпится, чтобы наконец открылось, кто он такой на самом деле. — Дело в том… — и тут я смотрю на маму. Я никогда раньше не видела ее такой счастливой. Неужели я хочу разрушить это счастье? Ведь сказать ей все — это более эгоистично, чем промолчать? — Дело в том… Фрэнк… мы с ним… я… я получила повышение.

— Повышение? Фейт, да это же чудесно!

Фрэнк, однако, услышав эту последнюю, наскоро состряпанную новость, выглядит совсем не таким счастливым. Вообще-то он отворачивается и выходит из зала.

Мама берет меня под руку. Ее как будто совсем не трогает внезапное исчезновение Фрэнка.

— Значит, теперь ты будешь получать больше, — говорит она.

— Да, — говорю я, проклиная себя.

— Поздравляю, Фейт, — говорит она. — Я так тобой горжусь. И где-то там, — она показывает на потолок, — твой папа доволен, глядя на тебя.

Нет. Он говорит: «Черт тебя побери, Фейт. Да расскажи же ты ей наконец правду».

— Мам, я, пожалуй, поднимусь в нашу комнату. Посмотрю, как там Фр… Эдам.

— Хорошо, дорогая. Иди.

Когда я поднимаюсь в нашу комнату, Фрэнк пакует чемодан.

— Что ты делаешь? — спрашиваю я.

— Я уезжаю.

— Уезжаешь?

— Да.

— Но предполагалось, что мы останемся здесь на ночь.

Фрэнк, не поднимая головы, продолжает паковаться.

— Прости.

— Но что я скажу маме?

— Я уверен, ты найдешь, что ей сказать, — говорит он.

Мне не нравится его тон.

— Что это все значит?

— Ну, возможно, не был решен один важный юридический вопрос.

Теперь до меня доходит.

— Так это потому, что я ничего не сказала маме? Молчание подтверждает, что это так.

— Прости, Фрэнк. Я не смогла. Просто не смогла. Сегодня день моей сестры, это не мой день.

Но, защищая себя, я понимаю, что только ухудшаю положение. Потому что я знаю, о чем он думает. О том, что же разрушило бы ее счастье: то, что я врала ей, или то, что мой бойфренд не дотягивает до того, вымышленного.

— Ничего страшного. Я понимаю. Но я не могу все время жить, стараясь походить на человека, которого ты создала в своем воображении, поэтому лучше будет, если мы закончим прежде, чем начать. Я не карьерный счастливчик, не самовлюбленный конъюнктурщик. Я всего лишь тридцатилетний аспирант.

Я колеблюсь. Я хочу сказать, что он не прав. Что мне все равно, кто он.

Но я ничего не говорю.

Меня останавливает не то, получит ли он одобрение моей матери, а то, насколько все это устраивает меня саму. Что, если он и в самом деле не сможет быть таким, как выдуманный мной человек? В моих фантазиях не было восстанавливающего свои силы алкоголика, главным интересом которого в жизни является исследование возможности существования альтернативных вселенных.

Я в растерянности молчу.

Фрэнк застегивает молнию на чемодане и смотрит на меня так, будто я его разочаровала.

— Мы с тобой разные, — говорит он. — Я не могу интересоваться тем, чем интересуешься ты. Тем, как надо выглядеть. Мне наплевать на то, как я выгляжу. Мне совершенно безразличны мода и косметика. А в прошлый раз я заметил, что тебя совершенно не увлекла тема межзвездного субатомного вещества.

— Но…

— И не говори мне всю эту чушь о том, что противоположности сходятся. Противоположности не сходятся. Противоположности распадаются и через пять лет разводятся, споря о том, кому что принадлежит. Вот что происходит с противоположностями, — он берет чемодан за ручку и, обогнув кровать, останавливается напротив меня. — Прости, Фейт. Я о твоей маме. По крайней мере, она будет думать, что Эдам существовал в действительности.

Мне хочется остановить его. Мне хочется привязать его к кровати, заставить подождать. Но в голове у меня сумбур.

— Итак, ты едешь обратно в Лидс? — спрашиваю я его.

— Да, вечерним поездом, — отвечает он. — Но завтра хочу поехать к своей маме, и остаться у нее на какое-то время. Мне сейчас лучше быть подальше от Лидса, мне там плохо.

— Едешь к маме?

— В Эдинбург.

— Но где она живет? Я имею в виду ее адрес?

— Я не дам тебе ее адрес. Фейт, все кончено. Мы отдали друг другу все долги, и все кончено, — его лицо непроницаемо.

— Но я…

Какой-то момент он медлит, надеясь что-то услышать. Он, по-видимому, ждет, что я закончу мысль. Я знаю, есть слова, которые могут его остановить, точнее, три слова, если уж говорить точнее, но не уверена, что не скажу очередную ложь.

— Я… — эти слова никак не говорятся.

Фрэнк вздыхает, как будто моя неспособность сказать то, что нужно, это последнее подтверждение правильности его решения. Я знаю, что предпочла, чтобы он остался. Знаю. Но не знаю почему.

И поскольку не знаю этого, я стою и наблюдаю, как Фрэнк со своим клетчатым чемоданом выходит из комнаты.

— До свиданья, Фейт, — говорит он, оборачиваясь ко мне у двери. — Когда-нибудь увидимся.

— Когда-нибудь, — говорю я без всякого выражения, еще не понимая, что произошло.