Митрия и неожиданно плюнула ему под ноги. — И тебе, соколик, недолго на этом свете засиживаться придется. И за тобой вскоре придет дух святой.

— Чаво-чаво ты там лопочешь? — Митрий хотел схватить бабку за седые космы, но та извернулась и пропала средь рядов.

— Да оставь ты ее! — Ульян попридержал Митрия за рукав. — Накличешь беду еще какую… Не иначе, ведунья это. Заметил, какой глаз у нее недобрый?

— Плевал я на ее глаз. И на нее тоже плюю… Тьфу… Эй, харчевник! Плесни-ка еще винца.

— Постой, а когда же мы в лес-то отправимся?

— Успеется. Не сегодня, так завтра. Не горюй, паря, повидаешь еще зазнобу свою.

— Как — завтра? Ты ж говорил, что сегодня пойдем!

— Отстань! Сказано завтра, значит завтра… И не зли меня!!!

Бабка медленно ковыляла вдоль мощеных улиц. Пройдя две или три улицы, свернула в едва заметный проулок и вскоре остановилась у покосившейся калитки. Войдя в избу, сбросила на пол два мешка, привычно потянула носом. Из-под скамейки выскочил кот, весь в каких-то бурых пятнах, потерся о ногу. Бабка наклонилась, почесала его за ухом.

— Что, Рябой, все озоруешь? — Кот мяукнул. — Постоялица-то наша не очнулась еще?

Прошла в тесную комнатенку, где за грязной занавеской лежала больная.

— Очнулась, ну и ладно, — проговорила бабка, увидев, что та лежит с открытыми глазами. Спросила, усаживаясь рядом: — Болит бок-то?

— Да так, — едва слышно ответила та. — Полегче уже.

— Это одолень-трава тебе помогла, не иначе. Да заговор, должный спасти от злых чар оборотня.

Больная посмотрела на знахарку.

— Да-да. А ты как думала? Не об еловую ветку поцарапалась, а волк оставил на тебе свою отметину. А это хуже некуда. Случись такое в лунную ночь, то бегать бы тебе до конца дней в серой шкуре.

— Неужель такое может быть, бабушка?

— Может, девонька, может. Еще пращурами нашими завещано всячески беречься от лап да клыков волчьих.. — Бабка помолчала. — А, может, это и не волк был вовсе, а душа потерянная, в кою вселился дух сатанинский? Вот он и бегает, ищет новую жертву.

— А я?

— А что ты? Промедли еще хоть день, и все — обратилась бы ты в волка. Ведь сила эта дьявольская не сразу проявляется и не сразу ломает душу человеческую, а исподволь. Три дня надо, не меньше, чтоб полностью переродиться. Это в том случае, ежели не в лунную ночь на тебе отметину оставили. Если так, то превратишься сразу и ахнуть не успеешь. А так — только на третий день… Ты в бреду валялась, а я силу сатанинскую из тебя изымала. Тяжко пришлось, но, хвала богам, справилась. Ты бы видела, девонька, как ломало тебя. Думала — все, помрешь.

— Спасибо тебе, бабушка. Я уж тебя отблагодарю.

— Да ладно, чего сейчас об этом горевать? Жива, и слава Богу… Тебя хоть как звать-то?

— Дарья я. — Врать знахарке Дашка не посмела.

— А я Аграфена, значит… Аграфена Лукинична. Просьбу я твою исполнила. Прикупила одежки разной. Тебе, думаю, впору будет. Только зачем тебе мужицкая-то одежда? Ты вон, ладная какая девица, а прячешь красоту свою под мужицким одеянием. Зачем?

— Так надо, бабушка.

— Ну, надо, так надо, — не стала спорить знахарка. Неожиданно взор ее помутнел, стал злым. — Была сейчас у торговых лотков и встретила двух охальников. Один-то ничего, молчаливый такой, а другой злой. Орет на всех, на меня накинулся. Пропащие люди. Видела, что печать смерти лежит на обоих, а им хоть бы что. Я и сказала об этом. Не поверил этот горластый, чуть не пришиб по злобе своей.

— Кто такие?

— Тати, судя по всему — лесные. Я на ухо-то слабовата, но услыхала, когда близ была, что про девицу какую-то толковали. Якобы умыкнули, а откуда — не поняла я. Разбойники они раз… Господи!!! Да что с тобой? Ты что, ополоумела, девка?

Дашка вскинулась на ложе, вмиг забыв про рану. Откинула легкую простынку, не обратив внимания, что лежит, в чем мать родила. Вперила взгляд в бабку.

— Где видела их?! Расскажи!

— Не иначе — бесовская сила в тебе еще осталась, — испуганно пробормотала бабка, потом напустилась на Дашку: — Ты наготу-то свою прикрой, бесстыдница, да не скачи, аки блудница!

Дашка умерила свой пыл, натянула простынь, укрывшись почти с головой. Закрыла глаза, вновь открыла, прогоняя из взгляда сумашедшинку. И вправду, нечего пугать бабку, а то помрет еще не ровен час.

— Прости меня, бабушка, ежели напугала тебя. Не со зла это… Просто охальники эти, коих ты видела, много горя мне причинили. Их и искала я в лесу темном, когда волчище мне след преградил. Думала — все, не сыщу их боле, ан нет, вот они где объявились… Где, говоришь, видала-то их? И выглядят как?

— Где, где, — пробормотала бабка, успокаиваясь. — У торговых рядов. Там, где травами разными торгуют. Вот там и узрела. А выглядят?.. Да обычно выглядят, ты их сразу признаешь, едва только взглянешь. — И бабка, как могла, обрисовала тех, кого видела.

Дашка опять скинула простынь, протянула руку, подняла мешок, развязала тесемки и принялась лихорадочно облачаться. Бросила взгляд на рану и удивилась. На теле, там, где костистая лапа оставила свою отметину, виднелись только красные рубцы, а боли не было вовсе. Молодец, бабка, знает свое дело! Не иначе, Бог ее послал.

А та, смотря, как Дашка быстро превращается в юнца, только головой качала.

— Куды пойдешь-то? Ведь слаба еще совсем и немощна.

— Торопиться надо, бабушка, торопиться… Где одежка моя старая?

— Вон, в углу валяется. Хотела сжечь сегодня, да не поспела.

Дашка прошла в угол, порылась в одежде, выгребла все монеты, которые нашла, протянула бабке.

— Возьми. И спасибо тебе за все. Если бы не ты, то, наверное, не выжила бы и охальников этих не отыскала.

— Господи! — Бабка, увидев столько золотых монет, отшатнулась. — Я и не видала столько за раз. Куда мне богатство-то такое? С котом моим много ли мне надо. Оставь себе, ежели решила все ж таки к людям уйти — тебе оно нужнее будет.

— Нет, себе я еще добуду. А ты возьми! — Сунула монеты в морщинистую руку и вышла из избы, не оглядываясь.

Оставшись одна, бабка разжала руку, полюбовалась на золотой блеск, покачала головой.

— Слышь, Рябой, вот богатство-то привалило. Не знаешь, что и думать. Теперь рыбки тебе прикуплю, хватит мышами-то питаться… Схоронить бы их надо, а то вмиг украдут, прознав, что у бабки Аграфены такое богатство завелось… Да, чудны дела твои, Господи! — Бабка опять покачала головой, кинула взгляд на ложе, где два дня металась в бреду странная постоялица. Взор затуманился, наплыли знакомые видения. — Помечена девонька-то эта силой бесовской. Самой тяжко и всем, кто соприкоснется с ней, несладко придется. Труден будет путь ее и опасен, но вижу, что лицо ее никогда морщинами не покроется. Уйдет она вскоре туда, откуда пришла…

Бабка все точно обрисовала. Стоило только Дашке появиться возле лотков, она сразу увидела их, хотя и народу вокруг толкалось множество. Они, наверное, и не уходили отсель с того времени, когда их видела знахарка. Дашка протиснулась мимо снующего люда, приблизилась так, чтоб не мозолить глаза, и замерла, вся обратившись в слух. Один, вьюноша с пепельными волосами, все время стрелял глазами по сторонам, второй был пьян и еле стоял на ногах.

Дашка незаметно смерила их взглядом. Пьяница, скорее всего, был из ватаги той, за которой она не уследила. Этот, второй, дружок девки, что с ватажниками ныне. Хоть и не видела его ни разу, но догадалась сразу. Еще Фирс Матвеич, царствие ему небесное, о нем рассказывал. Говорил, что есть где-то воздыхатель тайный девки этой. Но сыскать в свое время так и не удалось. А сейчас вот — объявился.

— Слышь, юнец, хватит здесь торчать! — Ватажник пьяно покачнулся. — Бери баклагу вина, да в