здоровье.

— Э, дурья башка! Держу при себе, а умишком как был слаб, так и остался. Ты пойми — поймают их, так ведь не сразу смерти предадут, а пытать начнут. Под батогами языки быстро развязываются. Вот они и поведают, как я укрывал их, и как за стены вывел холоп мой верный Прошка… Вот тогда жди дружинников, и столом богатым их уже не умаслить. Висеть нам тогда с тобой на городской площади… Уразумел теперь?

— Уразумел, Остап Тимофеевич! Ну и умен же ты.

— Тем и живу… Ладно, ступай. Вишь, как с неба-то льет. То Илья-пророк небесную купель опорожняет, а это к лучшему. Не всякий стражник в этакую непогоду будет по улицам шататься да порядок блюсти. Ступай давай!

Коротышка поклонился, поднял с земли увесистый мешок, взвалил себе на плечи и зашагал прочь. Остап повернулся и исчез за воротами, глухо звякнули запираемые запоры. Дашка вышла, стряхнула дождь с плаща, посмотрела в ту сторону, где, сквозь пелену дождя, виднелась спина удаляющегося Прошки. Теперь она своего не упустит. Улыбнувшись своим мыслям, зашагала следом.

Прошка шел уверенно, не оглядываясь и легко выбирая путь среди темного города. Видно, хаживал здесь не раз и о преследовании не догадывался. Дашка скользила следом, ничуть не таясь, отпустив холопа на пару десятков шагов. Дождь вскоре кончился, на небе чуть прояснилось, и Дашка, опасаясь, что вдруг холоп возьмет да оглянется, отстала еще немного. Стражники в такую непогоду все попрятались, и по дороге к радости Дашки и, наверное, Прошки не встретились.

Так дошли до городской стены. Возле самой реки Прошка остановился, посмотрел по сторонам, бросил взгляд за спину. Дашка метнулась за край покосившейся избы, замерла, через мгновение осторожно выглянула. И — не поверила своим глазам. Холоп пропал. Только что стоял, озираясь по сторонам, а сейчас исчез, как будто вмиг вознесся на небо.

«Проклятье!!! Обвел что ль, холопья морда? Куда он делся-то?»

Выскочила из-за избы, пробежала вперед, назад, в сторону. Прошки не было! Дашка замерла на месте, не зная, что делать. Прикрыла глаза, стараясь успокоиться, и нежданно на ум пришли слова Учителя.

«Учись слушать природу, дочка. Слейся с ней, растворись, стань частичкой вечного. Тогда боги придут тебе на помощь, не оставят одну. Узришь ты неведомое, и станут доступны тебе тайны земли и неба. Ты услышишь то, что простому человеку не под силу».

Дашка закаменела, превратившись в статую. Время для нее остановилось, она воспарила над миром и видела себя как бы со стороны. Слух обострился до предела, и в мозг ворвалась целая какофония посторонних звуков. Вот переговариваются стражники, — слов не разобрать, но явно чувствуется недовольство в голосе у одного из стражей. В другой стороне, за бревенчатыми стенами, храпит мужик, временами охая и стоная во сне. Дашка напряглась еще и услышала, как по земле осторожно крадется мышь, а вот в воздухе взмахнул крылом филин, извечный ночной хищник. Вот с крыши упали несколько капель дождя, отразившись гулким эхом в мозгу у Дашки. Много чего она услышала и среди всего этого многообразия расслышала легкий скрип отпираемой двери. И вмиг поняла — оно. Звук шел из-за большого куста ракиты. Метнулась туда, раздвинула кусты. Так и есть. Прошка, чертов сын, уже исчезал в стене. Еще немного, и не заметила бы его. Дашка закрыла глаза, прочитала молитву, возблагодарив богов и Учителя, в который раз выручившего ее, и юркнула следом.

В лесу почти прилепилась к Прошке, опасаясь отпускать его далеко от себя. Шла, больше полагаясь на слух, чем на зрение, ориентируясь по хрусту валежника под ногами холопа.

Шли недолго, версты две, может, чуть более, потом Прошка забрал левее, поднялся на невысокий холм, спустился вниз и вышел на поляну. Здесь остановился. Дашка безошибочно угадала, что наконец прибыли на место, и спряталась за дерево, шагах в пяти от холопа. В темноте заметила, как тот наклонился, поворошил палкой в земле, легко различила хруст, и вдруг рядом с ним выросла еще одна тень. Говорили громко, ничуть не таясь. Да и кого в лесу бояться? Медведей да волков? Так ведь они не столь опасны, как двуногие звери, а их поблизости быть не должно.

— Здрав будь, Кистень, — сказал тот, что прибыл из города. — Меня Остап прислал.

— Да уж понял, что не сам явился. Он один этот схрон знает, более никто. Никого за собой не приволок?

— Господь с тобой, Кистень. Что я, малец неразумный что ли? Шел осторожно, следы путал, словно заяц.

— И что ему надобно? Чего он тебя в такую темень погнал? Случилось чего?

— Упредить он вас велел. Передай, говорит, Прошка Кистеню, что воинов в городе полно и спокойствия честному люду никакого нет.

— Об этом и сам знаю.

— Не это главное. А то, что прознали они как-то, что якобы тати те, что посадника убили, в лесу отсиживаются, возле Борисова. Завтра с утра большая облава намечается.

— Кто донес?

— Об этом не знаю. Хозяин мой тоже в неведении. Вот потому и велел предостеречь вас. Еще говорил, что уходить вам надо и харчей кое-каких послал, что б, значит, в дороге не голодали. Если, говорит, не уйдете, то к утру обложить вас могут, что зверей диких, и тогда худо вам придется.

— Все?

— Все. Более ничего.

Дашка, услышав такое, аж задрожала вся. Напала на след, выследила охальников, слава Господу! Хотела сразу броситься вперед, но сдержала нетерпение. Девка неизвестно где. Здесь ли, ал и в другом месте где схоронена… Да и вдобавок золото, судя по всему, они не нашли. Раз так — надо следить дальше.

— Ладно, Прошка, — нарушил молчание Кистень. — За вести эти передай Остапу благодарность. Скажи, что не забуду услугу его и при случае отблагодарю.

— Тогда пойду я. Мне до города еще добираться, а путь неблизкий.

— Ступай.

Прошка повернулся и зашагал прочь. Дашка едва успела скакнуть в сторону, а то еще немного, и натолкнулся бы Прошка на нее. А так — Бог миловал. Она проследила за Прошкой, как он растаял среди деревьев, повернулась к поляне. Пропал и Кистень, но Дашка не волновалась. Наверняка тут где-то лаз под землю есть. Туда и нырнул атаман.

Спустившись, Кистень растолкал ватажников. Он и сам знал, что долго тут засиживаться нельзя, надо дальше в лес уходить. Туда, где их не будут искать, особенно после того, что Молчун натворил. Посадника порешить — это не то, что холопа какого в харчевне зарезать, аль купца заезжего. Тут дело другое, как- никак — государев человек, и спрос за это будет особый. Интересовало Кистеня другое. Какая тля безмозглая смогла навести на их след воинов? Ведь никто не знал, что они здесь скрываются, окромя… Остапа. Остап? Мог и он, чтоб обезопасить себя. Умен, нечего сказать. Поймают ватажников да повесят, ну, туда им и дорога, а вывернутся они — и тут он чист оказывается. Упреждал же их, а что попались — так не его в том вина, расторопнее надо быть. Да, умен, ничего не скажешь… Ну, ладно, дай срок, и за это спросим!

— Подымайтесь. Нечего храпеть, уходить надоть. Хватит тут отлеживаться, пора и честь знать, — бормотал себе под нос, пока Молчун да второй его безъязыкий собрат протирали со сна глаза. В своем углу зашевелилась Рогнеда. — И ты, девица, подымайся. Сейчас поснедаем, чем Бог послал, и двинемся.

Рогнеда распрямила затекшие ноги. Всю ночь она не сомкнула глаз, боясь пошевелиться. Возблагодарила Господа, что темно здесь, и Михалко пока не признал ее. Может, и не признает? Ведь сколько времени прошло, да и она уже мало походит на ту девицу, что жила в доме у боярина Василия.

Кистень затеплил остаток свечи, в ее свете порылся в мешке, что принес Прошка. Достал по краюхе хлеба, кинул каждому из ватажников, да вслед по небольшой луковице, да по маленькому кусочку сала. Получила свою порцию и Рогнеда. Только тут почувствовала, как сильно проголодалась, и жадно впилась зубами в хлеб. В землянке установилась тишина, только слышалось, как мощно работали челюстями ватажники, разгрызая белоснежные луковицы.

Пока насыщались, Кистень думал, как поступить дальше. Идти туда, куда девка эта указывает? На