Атаман и сам не понимал, зачем он потащил Рогнеду в лес. Куда было бы проще узнать у нее все там, у Остапа, да и похоронить, благословясь. Но не стал этого делать, побоявшись, что кто-нибудь еще проведает про золото бояр Колычевых. Что золото существует, Кистень верил с каждым днем все сильней. Так лютый зверь, изголодавшись после бескормицы, чует неведомую добычу и идет по следу, чутко улавливая направление. К тому же обложили их, и время дорого. Не вырвись они сейчас за городские стены, неизвестно — как дальше все сложится. Так одно к одному и получилось, что приходится тащить девку в лес. Через сколько времени, — Лукерья сказала, девка в себя-то придет?.. Три дня? Долго… но ничего, подождем. За это время надо дружка ее разыскать. Когда очнется да узрит друга своего тайного — разомкнет уста и заговорит, никуда не денется. А узнав все там, в лесу, и захороним в обнимку, чтоб никогда более не расставались. Прости меня, Господи, за мысли такие, но по-другому никак.

Воинов и вправду в городе было полно. Даже ночью приходилось хорониться, чтоб не попасть в их руки. Кабы не Прошка, то, наверное, уже давно сцапали бы. Остапов проводник дело свое знал. Вывел он их на берег Сулы, пересекающей город почти надвое, и повел вдоль каменистой насыпи. Справа на водной глади виднелись рыбацкие лодки, слева — снасти, развешенные на просушку. Чуть поодаль стояли хижины, в которых жили со своими домочадцами рыбаки. Шли осторожно, лишь иногда только гавкнет какой пес из- за невысокого плетня, да проводит их злобным ворчанием. Воинов заметно не было, и потому вдоль стены продвигались быстро. Река, разрезав город пополам, ныряла под стену и убегала дальше, вдоль покосов. Там, где река соприкасалась со стеной, в темноте блестела чугунная решетка, уходившая почти до самого дна. Не раз и не два спасала Сула жителей Борисова во время осады, когда к городу подходили кочевники на своих полудиких конях.

Уткнувшись в стену, Прошка остановился. Прошел немного вдоль каменной кладки и исчез, словно провалившись под землю.

— Эй, куда это он? — Митрий прошел вперед, вернулся назад. — Атаман, а он… пропал.

Кистень обшарил глазами высоченную стену, пожал плечами, нащупал на поясе кинжал.

«Продал Остап, — мелькнуло в голове. — Продал, сын собачий!»

— Ну, вы где там? — внезапно раздалось из-за кустов, и показалась голова Прошки. — Долго я вас ждать буду? Давайте быстрее, а то рассветет вскоре. А мне еще обратно переть.

Кое-как продрались сквозь колючие кусты репейника. Хуже всех пришлось Рогнеде в ее худой одежонке. Но она оставалась безучастной ко всему, двигаясь, как в забытьи. У самой стены Прошка остановился, пошарил рукой, поднатужился и стал сдвигать в сторону небольшую дверцу, едва приметную. Если не знать о ней специально, то и не заметишь.

— Полезайте!

Первым протиснулся Митрий, за ним, прижав голову, втолкнули в узкую щель девицу. Следом полез Молчун, едва не разорвав в клочья и без того драный зипун. Кистень на мгновение остановился, повернулся к Прошке:

— Хозяину своему передай, что не забуду доброту его. Ежели что случится — отплачу тем же. Он знает — слово мое крепкое.

Прошка кивнул, нетерпеливо посматривая на небо, где приближающийся рассвет посеребрил уже дальний горизонт. Кистень еще хотел что-то сказать, но махнул рукой и исчез в стене. Прошка поднатужился, вставил дверь на место.

— Слава тебе Господи, спровадил, — прошептал холоп Остапа. — Как камень с души свалился, ей- богу. Думал, прирежут где в темноте. Уберегла десница небесная!

Трижды осенил себя крестом и, развернувшись, ходко зашагал в обратную сторону.

До лесного логова добрались быстро. Места пошли привычные, знакомые, потому шли, уже особенно не хоронясь. В лесу было темно и сыро. Поднявши голову, можно было увидеть, как сквозь густую листву проглядывает предрассветное небо. Лес просыпался, встряхивался от ночного мрака, но ватажников это мало интересовало. Они продрогли до самых костей и мечтали об одном — как бы быстрее оказаться в сухом и теплом месте. К тому же Рогнеда вдруг стала спотыкаться и падать, видно, обессилила вконец или бабкино зелье действовать перестало. Пришлось Молчуну привычно взвалить ее себе на плечи. Так и двигались далее, пока не оказались возле логова. Вокруг было тихо и спокойно. Кистень послал Митрия вперед. Тот вскоре вернулся, кивнул головой.

— Все спокойно, атаман. Тишь кругом.

Отодвинули знакомый куст, спустились под землю.

Положили Рогнеду на единственный топчан, сами расположились рядом.

Устраиваясь на ночлег, Митрий недовольно покосился на опять впавшую в забытье девицу, проворчал:

— Сколь долго сидеть-то здесь будем?

— Пока в себя она не придет. Узнаем все про золото, достанем его и уйдем отсель.

— Скорей бы.

— Ты вот что, Митрий… Отлежись чуток и в город ступай. Разыщи там мальца этого, Ульяна, да сюда приволоки. Нужно это сотворить до того, как она, — Кистень кивнул на Рогнеду, — в себя придет.

— В городе нонче опасно. — Митрий поежился. — Сам же видел, воинов везде полно. Что тех огурцов в бочке. И так еле утекли. Чего обратно-то лезть?

— Знаю, что полно. Но придется идти. Малец этот — ключ ко всему, и к девке этой — тоже.

— Ладно… А как его сюда притащить-то? А ну как — не пойдет, испужается?

— Думай башкой-то. Зачем она тебе дадена? Скажи, что, мол, зазноба его в лесу ждет или еще чего наплети. Да руки-то не ломай ему сдуру. Он мне здесь здоровый нужен, а не поломанный, али порубленный.

— Молчуна брать с собой?

— На кой ляд он тебе? Один не управишься? Пусть лучше при мне будет. Да и какая польза в городе от немого?

На том и порешили. На следующий день, под самый вечер, Митрий отправился обратно в город. Для оставшихся Кистеня с Молчуном потянулась пора ожидания. Рогнеда так в себя и не приходила, только металась вся в бреду. Два раза в день Кистень отправлял Молчуна за водой и немой, ворча от недовольства, брал плошку и вылезал на поверхность. Кистень уже тяготился, что отправил Митрия в город и тем обрек себя на молчание. Поговорить было совершенно не с кем, Молчун все мычал больше, если силился что-то атаману поведать. Кистень на эти потуги только рукой махал.

— Молчи уж лучше, и без тебя на душе муторно! — Вздыхал: — Господи, тут сам онемеешь и речь человеческую забудешь! Когда она в себя-то придет? Может, наврала ведьма старая? С нее станется.

Кистень опасался: а вдруг Рогнеда все-таки помрет. Тогда что? Опять с кистенем на большую дорогу? Нет уж, хватит, набегался, поиграл в салки со смертушкой. От таких мыслей мрачнел все больше, и Молчун старался держаться от атамана подальше. Даже мычать перестал, а только сидел в своем углу и бормотал по-тихому.

В одну из ночей, на второй день после того, как исчез Митрий, ожидание их закончилось. Как обычно — после скудной трапезы потянуло в сон. Только Кистень смежил веки, как расслышал явственно:

— Где я?

Вскочил, затеплив свечу, поднял высоко над головой, прищурился, еще не веря в удачу. Так и есть: Рогнеда сидела на топчане и вертела головой. В широко открытых глазах отразилось, запрыгало два огонька.

— Где я? — опять спросила.

Кистень поставил свечу на приступок, осторожно, чтоб не спугнуть, подошел.

— Очнулась, девонька? Вот и хорошо, вот и ладно. А я уж думал, что помрешь ты. Ан, нет, оклемалась. Вот и славненько!

— Ты кто, дяденька? — Рогнеда пару раз моргнула, уставилась на Кистеня.

— Я тот, кто вытащил тебя из темницы. И из лап посадника выдернул. Теперь ты жива-живехонька, а еще бы чуть-чуть — и померла бы вместе с мышами, али под батогами Богу душу отдала. Спаситель я твой, значит. Богом посланный.

— Не помню… — пробормотала Рогнеда. — Ничего не помню. Какая темница, какой посадник? Ты кто дяденька? И где я?