— Такая ж. Да мы уже и попривыкли вроде… Главное, дело свое справляет.

Кистень кивнул. Помнил он эту старую каргу. Случилось это давно, еще в те времена, когда только начинал он промышлять разбоем, примкнув к одной из ватаг. Уже тогда бабка Лукерья была страшнее самой смерти и, раз взглянувши на нее — не забудешь вовек. Но не этим была знаменита, а тем, что слово знала тайное. Им и лечила заезжих людей. Ей было все едино, кто перед ней корчится от боли — купец ли, разбойник ли с большой дороги или служивый человек. Положит свою руку морщинистую на больное место, прижмет и начнет шептать, обволакивая тебя непонятными словесами. Кистень помнил, как тогда будто поплыл куда-то, и было ему так хорошо, как не бывало прежде. Смежил веки и уснул, а, когда открыл глаза и посмотрел на рану, оставленную острым клинком, то и не нашел ее, а только легкое покраснение заметил. Лукерьи же уже и след простыл, только запах в комнате витал пьянящий… Да, тогда она поставила его на ноги. Может, и девке этой, Рогнеде, поможет. Тогда все ж легче будет, чем на себе ее тащить по тропам лесным.

— К ночи уйдем, Остап, — проговорил Кистень, вернувшись из воспоминаний. — И девку с собой возьмем.

— Помрет, — покачал головой трактирщик.

— А ты бабке своей накажи, чтоб травами целебными ее напоила.

— Оставили бы здесь. Под приглядом быстрее она на ноги встанет. Да и бабка всегда рядом, ежели случится чего — поможет.

— Нет! — Кистень кинул в рот последний ломоть хлеба, отряхнул с бороды крошки. — Пусть лучше под нашим приглядом будет. Так спокойнее.

— Ну, смотри, тебе виднее. — Остап встал, взял корзину. — Ладно, ночи дожидайте, а когда совсем потемнеет, верный человек вас за стены выведет. А там вы уж сами себе хозяевами будете.

— Ухват с Молчуном не возвращались ли? — на всякий случай спросил Кистень.

— Да нет.

— Странно, и куда они запропасть могли?..

Остап пожал плечами и вышел, скрипнув дверью, оставив ватажников одних. Митрий растянулся на сене, сытно икнул.

— Сейчас бабу бы, — протянул мечтательно.

— Совсем сдурел, — Кистень недовольно покосился на сотоварища. — Забыл, что ищут нас? Посадник, наверное, уже весь город на уши поднял. Думается мне, и до этого места вскоре добраться могут.

— Да ну?

— Вот те и ну. А ты — бабу… Лежи уж, да кровь свою молодую умерь. Как дело спроворим, тогда всего будет в достатке. И баб и остатнего много чего еще.

После трапезы потянуло на сон. Но уснуть не удалось. Только смежили веки, как вновь скрипнула дверь. Кистень открыл глаза, ожидая опять увидеть Остапа, но на пороге стоял Молчун и дико вращал глазами. Весь взъерошенный, в порванной сермяге и дышал тяжело, со свистом, как будто гнались за ним через весь город. Дремота вмиг улетела, и Кистень весь подобрался, звериным нюхом учуян опасность.

Молчун неожиданно обвалился на ослабших ногах возле самой двери. Обхватив голову руками, принялся раскачиваться из стороны в сторону, словно вдохнул пьянящий запах дурман-травы. Кистень подскочил, встряхнул немого за плечи, вздернул голову.

— Что случилось, харя немая? Почему так долго? Ухват где?

Молчун замычал что-то невразумительное. Кистень вновь встряхнул немого, приводя в чувство.

— Совсем ополоумел Молчун, — подсказал Митрий, присев рядом. — Ранее с ним такого не бывало. Видно, случилось чего.

— И сам знаю! — огрызнулся Кистень и дико ощерился. — Ну!!!

Молчун прекратил мычать, глаза перестали бегать по заросшему лицу, уставились на Кистеня. Поднял руку, провел рукой себе по горлу.

— Ухвата? Насмерть? — прошептал атаман. На Ухвата ему было плевать. Дерзок стал рыжий черт, неподвластен, еще немного — и атаман сам его прирезал бы. Тревожило другое. Опасность затаилась совсем рядом, дохнув в затылок леденящим холодом.

Молчун кивнул, переводя взгляд с Митрия на Кистеня и обратно.

— Так, — выдохнул Кистень. — Стражники?

Опять кивок.

— А Онуфрий?

Расспрашивать немого — одна морока. Это все равно, что лить воду через решето — толку чуть. Более-менее его понимал только Ухват, но тот, судя по кривляньям Молчуна, пребывал ныне в сырой земле, поэтому пришлось справляться самим. Правдами и неправдами, вспотев и устав вполголоса ругаться, наконец выяснили, в чем дело. Узнав, что сам посадник напал на их след, Кистень впал в невеселые размышления.

— Теперь нам из города не уйти. Посадник все перекроет — вздохнуть в полную силу будет нечем. К тому же он знает, что девка с нами, а потому связаны мы. С этакой обузой разве далеко убежишь? Только до первого караула.

Молчун опять что-то замычал, замотал головой. Вдруг вытащил кинжал, взмахнул, рассекая воздух.

— Ты что еду… — отшатнулся Кистень, но вдруг сознание ожгло догадкой. — Неужто, и посадника порешили? Кто?

Молчун закивал головой, ткнул себя кулаком в грудь, еще раз взмахнул кинжалом.

— Во дает! — не удержался Митрий, восхитился. — Как удалось-то только ему, не пойму я? Там, наверное, стражников была целая прорва.

— Вот и я о том же… — Атаман вновь наклонился к немому: — Точно то, о чем лопочешь нам?

Молчун закивал головой, замычал, силясь что-то сказать.

— Ладно, не тараторь. А как случилось это? — Кистень опомнился, махнул рукой. — Хотя, как ты нам скажешь об этом, коли безъязыкий? Будем думать, что прав ты, а не привиделось это тебе со страху… Ежели так, то выходит, что допрыгался Фирс Пошиков, успокоился. Туда ему и дорога… Прости меня, грешного… — Кистень стянул войлочный колпак,[35] осенил себя крестом. Встал, упершись головой в низкий потолок. — Многие пытались посадника на тот свет спровадить. Но осторожен был, ловок, опасность за версту чуял, словно зверь дикий. Немало нашего брата на тот свет отправил, в темнице сгноив да на дыбе. Не единожды к нему подступались, да не выходило никак ножичком его попотчевать. Теперь все-сгниет, как пес… Да, Молчун, повезло тебе. Надо же! Воистину чудны дела твои, Господи!

После таких вестей Кистень заметно повеселел.

— А что, братие, в этакой суматохе, что сейчас подымется, можно и утечь. Главное — ночи дождаться, а там исчезнем из города. Авось, Бог поможет.

— Так, может, сейчас и рванем? — Митрию надоело сидеть в тесном и душном хлеву и ждать неизвестно чего. Куда лучше на просторе, где каждый темный закуток тебе товарищ, брат и заступник.

— Цыц! — Кистень навис над Митрием, как скала. — Быстрый какой! Думать башкой-то надо. Видишь — день на дворе. Только нос высунем — нас тут же и повяжут… Тебя, кстати, первого.

— Это почему еще?

— Потому что прыткий больно. То бабу тебе подавай, то бежать ему вздумалось, куда глаза глядят.

— Ладно, атаман, что ты меня мордуешь! — ругнулся вполголоса Митрий. — Уж и слово молвить нельзя… Вроде, не первый год в ватаге и тоже вес кое-какой имею.

— Чаво-чаво, не расслышал я? — недобро ощерился Кистень. — Уж не в атаманы ли ты собрался, человече? Вместо меня? Тогда давай, как исстари повелось, выйдем на ножах друг против дружки. Кто выстоит, тот и атаман. А? — Кистень знал, что Митрий трусоват, хоть и не один раз кровь проливал. И свою, и чужую. Напряжение последних дней требовало выхода, вот и взъярился атаман. Но сейчас бузить не стоило, поэтому злость умерил, загнав глубоко вовнутрь. Придет время, и он вспомнит Митрию эти неосторожные слова, а пока о другом надо думать. Немного постояв и заставив Митрия отвести взгляд,