помощница теперь уже мертвого посадника. После смерти Фирса Матвеича в город нагнали множество воинов, и она затерялась среди них, решив никому не открывать тайну, которую ей поведал посадник перед смертью. Да и зачем? Надо попробовать одной со всем управиться и выполнить последнюю волю усопшего благодетеля. Ведь он, а не кто другой подставил плечо, когда Дашка вернулась из леса, от Учителя. Когда металась из стороны в сторону, не зная, к кому прислониться. Вот тут и появился Фирс Матвеич, и жизнь внезапно обрела смысл, доселе невиданный. Он ее спас тогда, а Дашка, несмотря на черствость души, умела быть благодарной.

Правда, появилась вначале мыслишка бросить все, уехать да и раствориться на просторах Руси Великой. Мало что ли городов, подобных Борисову? Здесь ее отныне ничего не держит. Но потом передумала и осталась. Виной этому послужила всегдашняя удаль, безрассудство и… любопытство. А ну как — удастся? Тогда уж точно можно со спокойной душой покинуть Борисов. Еще внутри сидела злоба, не дающая покоя. Злоба на лихих людей, что опередили ее всего на шаг, тем самым сроднили Дашку с дитем малым, которым можно вертеть, как захочешь.

На второй день, к вечеру, устав бродить по городу, Дашка набрела на небольшую харчевню. Сев за самый дальний столик, подальше от толкотни и суеты, заказала брусничного морса и глубоко задумалась. По крупице стала просеивать сквозь сознание все то, что рассказывал ей посадник. Может, где-то в его двусмысленных словах правда крылась? Но, сколько ни гадала, сколько ни вспоминала то малое, что могло помочь, так ничего путного и не придумала. Оставалось одно — бросить под плети стражников, что девку эту сторожили. Может, чего вспомнят? Хотя, зря это все… Не раз уже их пытали да железом каленым жгли. А они молчат о деле, верещат только.

Отчаявшись, Дашка тряхнула головой, обвела взглядом полупустую харчевню. В думах не заметила, как на скамейку рядом с ней уселись два мужика холопьего вида. Один достал из-за пазухи бутыль с какой- то мутноватой жидкостью, другой чарки. Налили, выпили, занюхали, как водится, рукавом и начали вполголоса переговариваться. На Дашку внимания не обращали, и она тоже потеряла к ним всякий интерес, но, уловив краем уха обрывок разговора, придвинулась ближе.

— Слышь, Николка, что у Остапа-то творилось, у харчевника.

— Ну?

— Говорят, он татей укрывает. Два раза уж у него все вверх дном переворачивали. Но, однако, не нашли ничего.

— Может, сплетни?

— Может, и сплетни. А, может, и нет… Говорят, сам Стенька Макашин к нему заглядывал. Этот зря по чужим дворам шастать не будет.

— Да. Это известный злыдень! — поддакнул второй.

Помолчали. Опять выпили. Дашка заинтересовалась еще больше, почувствовав себя охотничьим псом, идущим по следу.

— Ну, так и поймали, татей-то этих?

— Леший их знает… Вроде бы нет.

— А Остап — что?

— А что — Остап? Он ко всему привычен — не первый год делишками темными промышляет. Ему не привыкать.

Дашка поняла, что искомый след замаячил, забрезжил вдали.

— Эй, мужички, — подала Дашка голос из своего угла. — Выпить хотите?

— А кто ж не хочет на дармовщинку-то? — осторожно ответил один, повернувшись к Дашке. — Тем более с хорошим человеком почему же и не выпить? Это мы завсегда сделать готовы!

— Тогда принесите чего-нибудь, — Дашка катнула по столу медную деньгу.

Один из мужиков живо схватил ее, сунул за щеку, через мгновение кивнул своему товарищу. Вскоре на столе красовался еще один штоф ола. А после выпитой чарки мужички стали еще разговорчивее. Видно, не часто их баловали дармовой выпивкой, оттого сразу почувствовали к новом знакомцу большое расположение. Дальше потекла беседа. Дашка не пила, а все больше подливала мужичкам. Они и разнежились, один даже, пуская слюни, обниматься полез, собираясь облобызать щедрого незнакомца.

Много они чего поведали, но в основном слухи да сплетни. Дашка исподволь подводила их к разговору о харчевне хромого Остапа, да и о хозяине. Кто он, да что, да кто таков? Но все было не то, и не стоило даже той выпивки, что на стол поставила. Но она была терпелива и наконец дождалась. Один из мужиков, тот, что покрепче на ногах держался, невзначай поведал, что у Остапа схрон есть, где в прошлом годе он прятал двух купцов, покуда за них выкуп богатый не взял. Откуда он это знает? А вот это тайна великая есть, и лучше его об этом не пытать, а то можно и рассориться! Еще в этом погребе он укрывает беглых холопов, покинувших своих хозяев. Затем те перебираются в лес, где примыкают к одной из ватаг. Не за просто так, конечно. Остап ничего просто так не делает. Прижимист харчевник, себе на уме.

Вскоре штоф опустел, а мужики совсем осоловели. Дашка, разузнав все, что хотела, встала и покинула харчевню.

На дворе стояла глубокая ночь. Поднялся пронизывающий ветер, шумевший в кронах деревьев. Дашка натянула шляпу поглубже, запахнула плащ и отправилась на другой конец города. Может, и ерунда это все, бессонной ночи не стоившая… Но что-то подсказывало ей, что напала на верный след. И она бойко шагала по слабо освещенным улицам. Раза два на пути вставала ночная стража. Вовремя заметив бряцающих оружием воинов, она укрывалась в тени и там пережидала, пока те пройдут мимо.

Так и добралась до харчевни, упершись в высоченный тын. Обошла кругом — ни единой щелки, ворота наглухо заперты. Прислушалась. Из-за тына доносился едва различимый говор двух воротных холопов. Подняла глаза, прикидывая высоту тына. Нет, не перебраться. Вдруг с той стороны послышалось злобное рычание. Видно, сторожевой пес учуял чужака и теперь рычит от нетерпения. Дашка от греха подальше отошла, спряталась за кустами аккурат напротив ворот. Недовольство ее росло. Через тын не перебраться, да вдобавок ко всему по двору еще и собаки бегают. Видно, сторожится хозяин, раз так ограждает себя на ночь. Значит, есть от кого… Придется ждать утра.

Ветер пронизывал до костей, и Дашка стала мерзнуть. Обхватила руками плечи, пытаясь согреться. Поглядела на небо — до утра еще далече, но ничего не поделаешь — придется ждать. Ведь не зря же сюда перлась через весь город! Дашкины невеселые мысли прервал воротный скрежет. Она прищурилась, пытаясь рассмотреть, кто там, на ночь глядя, решил по городу прогуляться, и увидела две тени. Одну высокую, другую пониже. Выйдя из ворот, остановились, до Дашки донесся едва различимый говор. Как на грех стал накрапывать мелкий дождик. Дашка отодвинулась подальше в тень и осторожно пробралась средь кустов, забирая левее. Пройдя саженей двадцать, раздвинула уже успевшие намокнуть ветви. Два человека стояли всего в двух саженях от нее. Дашка придвинулась еще ближе, сморщившись от попавшей за шиворот воды. Теперь до нее четко долетал весь разговор.

— Смотри, Прошка, не оплошай, — сказал длинный.

— Да что ты, хозяин. В первый раз что ль? — Тот, что поменьше, стряхнул с лица дождевые капли.

— В первый, не в первый, а оберегаться должен. Дорогу запомнил?

— Запомнил, хозяин.

— Смотри, не перепутай в темноте-то. Стражников вон сколько повсюду… Кистеню передай, пущай поскорее из леса убирается. Слух прошел, что донес кто-то, будто в лесу они хоронятся. А, значит, искать будут. Может, завтра поутру и тронутся уже. Так что пусть уходит поскорее, если не хочет на суку висеть, вместе со всей ватагой своей. Торопиться им надо, тем более что и девка эта с ними… Если не закопал уже где под деревом.

Услыхав такое, Дашка аж задрожала вся. Правильно ее Боженька направил, наставил на след верный!

— Понял я все, хозяин, — молвил меж тем коротышка. — Не сумлевайся. Исполню все в точности.

— Жратву им передай. Чтоб в дороге от голодухи не издохли.

— Передам, Остап Тимофеевич… Только спросить хочу: чего вы об них так заботитесь? Ну, поймают — так и леший с ними. Вам-то какая забота? Повесят на суку, ну и пускай себе раскачиваются на