На поверхности к тому времени разгорался новый день.

Ульян тоже не мог всю ночь глаз сомкнуть. Рядом, в горнице, ворочались отец с матерью, видимо, предчувствуя недоброе, что решил учудить их сынок. Не подозревал Никодим, что сынок его любимый отыскал спрятанные монеты. Специально не искал — случай помог. А, нашедши, увидел в этом перст божий. Верил, что, если удастся задуманное, то все вернется во сто крат более. Правда, несколько золотых монет он уже передал посадскому палачу, в надежде, что тот не сильно будет истязать Рогнеду. Но о сделанном не жалел. Авось доживет Рогнеда до того дня, когда выскользнет из цепких посадских рук.

Устав мучиться от тревожных дум и так и не сомкнув глаз, еще затемно Ульян поднялся с полатей. Натянул портки, рубаху и тихо выскользнул из избы. Из приворотной будки, гремя цепью, показался пес Черныш. Узнав хозяина, завилял хвостом. Ульян шикнул на него — не шуми, мол. Миновав двор, очутился в овине, где просушивались снопы хлеба и оттого запах там стоял пряный, дурманящий. На ощупь оторвал одну из досок, нащупал холщовый мешок. Достал, сунул за пазуху. Раскрывать не стал, и так зная, что там может быть. Встал, отряхнул колени, потуже затянул кушак и вышел со двора, напоследок потрепав Черныша по мощной холке.

Путь предстоял неблизкий. Надо было миновать весь город и выйти через главные ворота, а там, пройдя по скошенным полям, спуститься к реке Суле. А уже вдоль берега, через версту или чуть боле, аккурат выходишь к Кривому камню. Ульян прикинул, что к назначенному сроку как раз должен успеть. Поэтому шел размеренным шагом, стараясь не попадать в редкие полоски света, хотя и так было темно, хоть глаз выколи. Раз или два приходилось хорониться от городской стражи и ждать, пока она пройдет мимо. Ни к чему попадаться им на глаза. Начнутся ненужные вопросы, почему, дескать, один по ночам шатаешься. Еще, того и гляди, могут и к посаднику препроводить.

Ульян почти достиг городских ворот, когда в одном из проулков спугнул влюбленную парочку. Они столкнулись нос к носу и неизвестно, кто еще больше напугался: он или эта парочка, греховодничающая вдали от посторонних глаз. Быстро сообразив, в чем дело, Ульян только плюнул с досады и прошествовал мимо, отвернув голову, дабы не быть узнанным.

Двое воинов из ночной стражи, молодой безусый паренек да пожилой воин со шрамом через все лицо, были знакомы Ульяну. Чтобы особо не докучали расспросами, он приготовил для них медную деньгу.

— Куды собрался-то в такую спозарань? — все-таки спросил молодой, помогая снимать тяжеленные засовы.

— Переметы хочу проверить, — Ульян зевнул. — Поставил накануне, да не к месту. Дел и так невпроворот, а тут приходится шляться по ночам.

— Зато с рыбой будешь.

— Это как Бог даст.

— И то верно.

Тяжелые, дубовые ворота со скрипом раздвинулись, обнажив узкую щель, куда и протиснулся Ульян.

Как только ворота за спиной захлопнулись, тотчас Ульяну стало жутко. Впереди лежал мрак и неизвестность. Вмиг почудилась нечистая сила, поджидавшая впереди. Вдобавок ко всему поднялся ветер, а за полем, в лесу, навевая ужас, завыли волки. Но надо было идти, и Ульян пошел по едва приметной тропке, все более удаляясь от городских стен. Благо путь ему был с детства знаком — не единожды они с отцом по нему хаживали. Но то днем, когда вокруг полно народу и совсем не страшно. Ночь дело иное.

Страх заставил прибавить шагу, и Ульян шел ходко, стараясь ни о чем не думать. Поля вскоре кончились, потянулся небольшой прибрежный лесок. Через пару сотен шагов различил Ульян блеснувшую в темноте полоску воды. Сула. Выйдя на берег, облегченно вздохнул. Испил водицы, ополоснул разгоряченное лицо и двинулся далее.

Достигнув условленного места, Ульян присел на траву и приготовился ждать. Рядом высился каменный истукан, изогнутый матушкой-природой так, что только диву даешься. Рос он из земли прямо, а потом, аршина через четыре, резко изгибался и уходил в сторону, нависнув над водой. Оттого и прозвали его в народе Кривым камнем.

На той стороне реки, над самыми верхушками деревьев, небо уже начало сереть, предвещая скорый рассвет. Значит, успел он вовремя, и вскоре должен появиться один из ватажников. Скорей бы, а то ждать уже невмоготу. Стояла тишина, и даже ветер, шумевший до этого в кронах деревьев, стих. У самого берега, пустив круги по воде, взыграла рыба.

За спиной хрустнула ветка. Ульян от неожиданности вздрогнул, вскочил на ноги, тревожно вглядываясь в темноту. Среди темнеющей стены кустарника различил человеческий силуэт, легший длинной тенью на прибрежный песок. Человек постоял, потом двинулся навстречу. Вблизи Ульян узнал одного из подручных Кистеня. Подойдя ближе, тот молча протянул руку и застыл, блестя глазами в темноте.

Ульян сунул руку за пазуху, достал сверток и положил в протянутую ладонь. Человек не стал его даже рассматривать, а, взвесив в руке, молча сунул за отворот рубахи и повернулся, собираясь уйти.

— А как теперь-то? — Ульяну почему-то именно сейчас стало жаль золота. А вдруг все-таки обманут? Разбойники — они разбойники и есть. Поэтому и брякнул первое, что пришло на ум.

Человек повернулся, что-то неразборчиво промычал, махнул рукой и исчез, растворился за камнем, словно его и не было вовсе.

Ульян еще немного постоял, сел на камень у самой воды, пробормотал себе под нос:

— Теперь будь, что будет… Господи, помоги свершиться задуманному! Не обездоль раба твоего. Век буду молиться и такие подношения сделаю, что ранее в наших краях и не видывали. Не ради себя стараюсь, а о будущем думаю… Господи, помоги!

По темноте Ульян решил в город не возвращаться. А дожидать утра здесь, на берегу реки.

Молчун вернулся, когда ватажники уже проснулись и, затеплив небольшую лампадку, трапезничали, чем Бог послал. Он протянул Кистеню сверток, полученный от Ульяна.

— Ну-ка, ну-ка! — Кистень вытер руки о подол кафтана, взял сверток, раскинул края тряпицы в стороны.

В тусклом свете лампады заблестело золото, притягивая взгляд. При виде такого богатства у ватажников разгорелись глаза. Было здесь десятка полтора золотых монет, имевших хождение в Московском государстве, да две пары женских сережек с каменьями, тоже величины немалой. Наметанным глазом Кистень определил, что за такое богатство Ульян мог нанять десятка два ватажников, которые по бревнышку раскатали бы посадский двор, а девку эту передали бы ему из рук в руки. Значит, не ведает он истинную цену тому, что передал в их руки. То неплохо. Тем легче будет с ним управиться в дальнейшем.

Рано поутру Кистень, велев Ухвату и Молчуну оставаться на месте и прихватив с собой Митрия, отправился в город. Как только отворились ворота, из пригорода и ближайших деревенек потянулись селяне, доставляя на телегах, запряженных смирными, пегими лошадками, нехитрый скарб — кто на продажу, кто на обмен. Шли и просто пешие — в надежде заработать в городе лишнюю деньгу. Взметая пыль, проскакали конники, размахивая нагайками и пугая людей. Встречь попадались купеческие обозы, направляющиеся к морю и далее по караванным путям в заморские страны.

Вместе с одним из обозов в город проник Кистень. Рядом с ним, зорко приглядывая по сторонам, вышагивал Митрий. Они направились прямиком к посадскому подворью, расположенному аккурат по центру города. Все окрестные дороги сбегались к нему, аки солнечные лучи, и по ним беспрестанно двигался народ.

Кистень не любил город. Слишком скученно и душно. Не то, что в чистом поле или в лесу. Но каждый раз, оказавшись за городскими стенами, не переставал удивляться.

С восходом солнца город начинал жить своей обыденной, повседневной жизнью. Ночная тишина, иногда нарушаемая лишь сердитыми окриками стражи, с первыми петухами разорвалась, наполнившись новыми звуками. Задымили кузницы, и тут же в утреннюю тишину вплелся мелодичный перезвон десятков и сотен молотков и молоточков. Стараясь не отставать, им вторили топоры и деревянные киянки плотников и столяров. Рядом жужжали гончарные круги, где-то вдалеке скрипела кожа. На улицах прибавляется