ваш новый адрес.
Я ничего ей не ответила: не могла сложить в голове подходящую фразу, не говоря уже о том, чтобы произнести ее. Но теперь мне приходит на ум множество вопросов, которые следовало задать Рейчел. Что ей было нужно от меня, помимо переписки Симингтона с Дафной? Почему она втянула меня в свои отношения с Полом? Стало ли это своего рода стратегическим ходом, частью более масштабного плана, имеющего целью вновь соединить их? А что если они никогда по-настоящему не разочаровывались друг в друге? Не оказалась ли я временным пришельцем, вторгшимся на чужую территорию?
Я была бы не прочь поговорить обо всем этом с Полом, но он еще не вернулся домой, а уже поздно, за полночь. Представляю себе его всюду следующим за Рейчел: ее темные блестящие волосы мерно колышутся над ее лицом, касаются изгибов ее губ, ее скул, я не в состоянии как следует разглядеть Рейчел даже мысленным взором. Может быть, и хорошо, что Пол отсутствует и мне некому задать свои вопросы. Если бы я начала с ним разговор о Рейчел, то вновь стала бы одной из сторон треугольника, но я знаю, что лучше этого избежать. По существу, я все еще остаюсь в нем, но потихоньку выбираюсь из него, очень- очень медленно, но в конце концов выберусь.
Глава 37
Новый год, новое десятилетие, но Дафна чувствовала, что ее держит прошлое, не только Брэнуэлла, но и собственное прошлое. Каждый день она по многу часов работала над книгой, преисполненная решимости закончить ее раньше, чем Уинифред Герин завершит свой вариант биографии. Каждое утро в любую погоду она заставляла себя идти в писательскую хибару, сидеть под стук ветра в окна за пишущей машинкой, укутавшись в одеяло. Иногда темными вечерами возникало страстное желание увидеть в окне детское лицо, подобное призраку Кэти в «Грозовом перевале», или почувствовать, как холодная, словно лед, рука ребенка касается ее руки, слышать его голос: «Впустите меня! Впустите меня!» Она бы с радостью приняла его — призрак юного Брэнуэлла, если бы он вернулся на свою родину, в Корнуолл. И однажды, засидевшись до ночи, она мельком увидела в окне хижины — не Брэнуэлла, а себя в детстве: испуганного ребенка, не сознающего, что видит свое будущее, ребенка, объятого страхом при виде седовласой женщины, работающей в своей ветхой хижине, стареющей женщины, окруженной темными лесами, затерянной в пустыне своих мыслей.
Нет, решила Дафна, бессмысленно зацикливаться на ребенке, каким она была когда-то, — и сделала запись в своей тетради: «Детям не дано предвидеть будущее. Вспомните Бронте, писавших в юности свои дневники, ничего не зная о том, что их ждет ранняя смерть, тень которой еще не омрачала их настоящее, давным-давно ставшее прошлым».
И все же мысли вихрем кружились вокруг нее, заполняя хижину потоками беспокойства. Брэнуэлла в детстве мучили кошмары: ему являлись призраки, как, впрочем, и Питеру с Майклом, кузенам Дафны, видевшим, как к ним в окна ночью залетали привидения. Была это тень Питера Пэна или их умершего отца, а может быть, другой призрак, порожденный воображением дядюшки Джима?
Брэнуэлл, однако, не имел никакого отношения ни к Питеру, ни к Майклу — что вообще за неразбериха. Ангрия — это вовсе не Нетландия, а она должна сосредоточиться на том, чтобы вычертить карту мира Брэнуэлла, его инфернального мира, — так она назовет его биографию. У Дафны разболелась голова, а потом и глаза, когда она попыталась разложить по порядку ангрианские рукописи: хотя некоторые из них были расшифрованы в Британском музее ее учеными дамами, прочие оставались совершенно нечитаемыми. Единственное, что она могла сказать наверняка: история Ангрии была рассказана в девяти частях, включая множество стихотворений, — это составило несколько десятков страниц, исписанных микроскопическим почерком и ныне разбросанных по разным коллекциям, включая Британский музей, дом приходского священника и коллекцию Бротертона, а также распроданных неустановленному числу частных собирателей этим мерзавцем Т. Дж. Уайзом, подделавшим подпись Шарлотты там, где он считал нужным. То была гигантская фантазия, плод воображения одиннадцати-двенадцати-летнего мальчишки: колония Ангрия, основанная солдатами и искателями приключений, разделенная затем на королевства, позднее объединенные в империю. Брэнуэлл же был ее создателем, главным архитектором и командующим армией. Этот мальчик зафиксировал каждую подробность, касающуюся географии и населения Ангрии. Он чертил ее карты, писал ее военную и политическую историю, сочинял жизнеописания отдельных ангрианских лидеров, детально описывая их облик, их страхи и чаяния, провалы и триумфы.
Но увы, на этом все и закончилось. Пока Нортенгерленд, alter ego Брэнуэлла, путешествовал по миру, сам Брэнуэлл опускался все ниже и ниже у себя дома в Хоуорте, сжигаемый несбывшимися надеждами и разочарованиями. Ангрия же всегда оставалась вне пределов досягаемости — обетованной землей за горизонтом, и ныне она стала забытой страной, запертой под душными библиотечными сводами и в музейных шкафах. Есть ли еще кому-нибудь дело до Брэнуэлла и Ангрии? Дафна знала, что ей не удастся доказать миру его ценность как литератора: написанное им наивно и хаотично. И какое могла иметь значение подделка подписи Шарлотты на некоторых ангрианских хрониках Брэнуэлла, если эти страницы были ничуть не лучше всех остальных — бессвязные детские фантазии. Бедный Брэнуэлл, чьи ранние таланты так и не раскрылись в романе уровня «Джейн Эйр» или «Грозового перевала», несчастный Брэнуэлл, чья единственная заступница — стареющая романистка в продуваемой насквозь корнуолльской хижине, женщина, выпавшая из времени, не в ладу с окружающим миром, пытающаяся спасти мальчика, так и не обретшего самого себя.
Любовная жизнь Брэнуэлла, жизнь его сердца, оказалась столь же бесплодной: Дафна была теперь совершенно уверена, что он выдумал весь свой роман с миссис Робинсон, матерью мальчика, которому он давал частные уроки, пока не лишился этой работы в результате некоего вопиющего проступка. Что тогда в действительности случилось, Дафна могла только догадываться, — ничего достоверного, одни слухи и сплетни о предполагаемой любовной интрижке, никаких подробностей, касающихся обстоятельств увольнения Брэнуэлла. Не пытался ли он совратить своего юного подопечного, не позволил ли себе сексуальные домогательства в отношении тринадцатилетнего Эдмунда Робинсона? Жизнь Эдмунда не сложилась: он так и не женился и утонул еще молодым.
…Совсем как Майкл, но что из этого следует? Как ей связать все воедино?
А между тем в большом доме рядом Томми писал собственную книжку — короткую историю из жизни королевы в ту пору, когда она еще была принцессой Элизабет, а Томми занимал пост гофмейстера королевского двора. Он казался достаточно спокойным: насколько могла судить Дафна, Снежная Королева окончательно исчезла из его и ее жизни, похоже, Дафна сумела вырвать его из ее ледяных объятий, сама этого не сознавая. И все же иногда Дафна ловила себя на мысли: не остался ли у него, да и у нее в глазу осколок стекла, не тешат ли они себя иллюзиями, как и ее кузен Питер, занятый бесконечным редактированием истории своей семьи.
— Как обстоят дела с «семейным моргом»? — спросила она его во время их еженедельного телефонного разговора.
— Скверно, — ответил Питер. — Иногда мне кажется, что нет никакого смысла продолжать все это.
— Очень хорошо понимаю тебя, дорогой. Писать середину книги всегда тяжело. Я и сама прошла половину этого ужасного марафона, биографии Брэнуэлла, а теперь не могу придумать, как ее завершить.
— Да уж доведешь ее как-нибудь до конца. Ты по своей природе победитель, Даф, пусть даже и сама этого не понимаешь. Всегда справляешься с тем, что наметила.
И Питер вздохнул так глубоко, что Дафна буквально ощутила, как его грусть распространяется по телефонной линии и сочится через трубку ей в ухо. Она представила себе, как они с Питером вдвоем в склепе перебирают косточки мертвецов, делают записи в окружении черепов и скелетов.
Но она не должна сдаваться, ей нужно возвратить усопших к жизни, как Ребекку, чье тело было извлечено из моря, омыто и похоронено в семейном склепе и чей призрак вновь стал ей являться. «Является снова, — прошептал голос Ребекки на ухо Дафне. — Сейчас, как и раньше, и все еще ждет… Я
