глоток, но руки продолжали трястись, в груди ныло — то была сердечная боль.
— Мое сердце разбито? — прошептал он, но ответа не было, никто даже не услышал его слов.
Глава 33
Не знаю, как долго я сидела в зарослях рододендронов, трудно сказать точно, может быть несколько часов. Я словно спала и видела во сне заколдованный лес, хотя запахи были настоящими: пахло влажным мхом, землей и древесной корой. Дождь прекратился, сгустился белый туман, который добрался сквозь деревья и до меня. Это успокаивало: казалось, я в надежном укрытии, хотя едва ли в доме, саду или лесу кто-нибудь был, — похоже, никого, кроме меня и птиц. Через некоторое время я осознала, что сижу в некотором отдалении от подъездного пути, который вел от западной сторожки через парк и сворачивал к Менабилли. Занавески не были опущены ни на одном из окон, и мне почудилось, что они смотрят на меня, как пустые, немигающие глаза, не слепые, но совершенно бесстрастные. Дом, по-видимому, был закрыт.
Я попыталась представить себе, каково пришлось здесь Дафне в первую зиму с тремя маленькими детьми, когда все еще продолжалась война, а Дафна вела собственное сражение, не давая Менабилли превратиться в руины. Начинался 1944 год, именно тогда Томми был назначен командиром воздушно- десантной дивизии союзных войск и готовил своих солдат к ужасной битве при Арнеме[38]. Вспомнила: когда мне было лет четырнадцать, я смотрела по телевизору фильм «Мост слишком далеко» [39] и мама объяснила мне, что Дирк Богард играет Боя Браунинга, мужа Дафны. Мама знала, что мне это интересно: уже тогда я была зачарована романами Дафны. А теперь терялась в догадках: что бы сказала мама, увидев, как я сижу, скрючившись, под кустом рододендрона, высматривая призраков, прячущихся в тумане вокруг Менабилли. Впрочем, я их не увидела — ни Дафну, ни Томми, ни Ребекку. Интересно, видели ли они меня?
В конце концов я решила, что надо отправляться в путь: выбраться из леса и пройти назад по тропинке вдоль скал, пока совсем не стемнело. Туман постепенно чернел, сгущались сумерки, между домом и деревьями сновали летучие мыши, и тут я осознала, в каком положении очутилась: вся моя жизнь прошла в городе, и, как мне ни было одиноко в Лондоне, там все понятно, а сейчас я нахожусь в совершенно чужом для меня месте, да еще нарушив границы частной собственности. Мне не улыбалась мысль оставаться среди перелетающих с места на место, трепеща крыльями, летучих мышей. Понимая, что вижу в темноте хуже, чем они, я двинулась назад по тропке, которая, как мне казалось, привела меня сюда, хотя не была в этом уверена: в сумерках все деревья казались одинаковыми, а рододендроны — невероятно большими, еще выше, чем виделись мне прежде. Я уже почти бежала, но тропинка все никак не шла под гору, назад к морю, как я ожидала, и, хотя мне мерещился в отдалении шум волн, это мог быть и шелест ветра в верхушках деревьев. Очевидно, я выбрала не ту тропинку: избушки колдуньи, которую показывал мне Пол, не было и в помине, и, казалось, я вновь взбираюсь вверх, удаляясь от моря, хотя трудно было сказать наверняка — из-за тумана я совершенно перестала ориентироваться. Внезапно я оказалась на поляне — здесь сходились, подобно спицам колеса, пять троп, включая ту, по которой я пришла. Но ведь должна же хоть одна из них вести к морю! Я уже собиралась перебежать на другую сторону поляны, но вдруг поняла, что земля под ногами вот-вот сменится темной тихой гладью омута, большего, чем тот, что я видела на пути к егерскому домику, похожего на омут в одном из рассказов Дафны. И я вспомнила пару фраз оттуда, словно кто-то произнес их вслух рядом со мной: «Выказать страх — значило проявить непонимание. Леса были безжалостны».
Мне уже казалось, что я сплю, словно весь день был каким-то кошмарным сном, и если мне удастся открыть глаза, я проснусь в хэмпстедской спальне, но глаза мои были широко раскрыты, и я оглядывалась по сторонам, не зная, куда идти. Девушка в том рассказе услышала голос: «Это не сон и не смерть. Это тайный мир». И тогда она увидела у омута ребенка, маленькую слепую девочку, — ей было года два, не больше, — пытающуюся отыскать дорогу. Девушку охватила жалость, она подошла к ребенку, наклонилась и закрыла руками глаза девочки, а убрав руки, девушка из рассказа поняла вдруг, что смотрит на себя саму в двухлетнем возрасте, когда умерла ее мать.
Увы, я не видела никого — только темные деревья и темную воду. Мне не было никакого смысла плестись к краю омута. Я не обрела саму себя, как девушка из рассказа Дафны: я заблудилась и осталась одна, не понимая, что я здесь делаю. Даже своего отражения в воде я не могла видеть из-за избытка влаги в воздухе и недостатка света. И тогда меня охватила паника, не потому даже, что я не могла выбраться из леса (хотя ему, казалось, не было конца), а из-за того, что пришла сюда, — зачем и что я хотела здесь найти? Какое-то безумие: смотреть на свое отражение и надеяться отыскать некий смысл в подобном месте. Сумасшествие не в самом факте моего прихода сюда, но во всем, что привело меня к этому: в поисках писем Дафны и корреспонденции Симингтона, в хоуортской авантюре на пару с Рейчел, в желании подружиться с ней, вызванном одиночеством. А когда я выходила замуж за супруга Рейчел (каким он мне по-прежнему и представлялся, если уж свести воедино все мои комплексы), что, черт возьми, владело мной тогда? Но разве могла я предположить, что такое случится? Мы ведь даже перестали разговаривать друг с другом! Он хранил от меня свои секреты, а я — от него: до сих пор не рассказала ему о визите Рейчел, не говоря уж о поездке с ней в Хоуорт. Выходит, я вела себя столь же скверно и неразумно, как и он.
И когда я подумала о Поле, паника начала стихать, я лишь чувствовала невероятную усталость, мне даже хотелось, как той девушке в рассказе Дафны, прилечь прямо здесь и немного поспать. Конечно, я не испытывала таких чувств, как эта девушка, — ее переполняло ощущение чуда, единства с лесом и небом и со всем миром вокруг нее, я же понимала лишь, что выбилась из сил и не могу идти дальше. Здесь было бы так спокойно, если бы мне удалось преодолеть страх перед темнотой и летучими мышами. «Будь я на твоем месте, ни за что бы здесь не осталась», — услышала я тихий голос, ласковый, как мамин, и попыталась не уступать страстному желанию закрыть глаза и прилечь на землю. Но это оказалось невозможным, все равно что стараться держать глаза открытыми на автостраде, когда за рулем кто-то другой, а тебя неудержимо клонит в сон…
Так что, по всей видимости, я все же заснула, хотя и не помню того момента, когда легла на землю. Вероятно, я видела сон — какую-то женщину у омута в ореоле темных, а не светлых, как у Дафны, волос, обрамляющих ее лицо. Она улыбнулась мне и сказала:
— А вот и та, что улизнула.
— Но я здесь. Я никуда не убегала.
— Обязательно убежишь, — сказала она.
— Я хочу остаться здесь. Мне некуда больше идти.
— Тебе нужно найти свое место.
И тут раздался пронзительный вопль. Кричала не она и не я, потому что я услышала его, уже проснувшись: то был резкий таинственный крик откуда-то из чащи леса.
— Какое-нибудь животное, — громко сказала я себе, чтобы убедиться в том, что не сплю, и заставила себя подняться с земли.
Взошла луна, не полная, а полумесяц, светивший на безоблачном небе так ярко, что я смогла отыскать тропинку, ведущую назад, к побережью. И я пошла по ней на звук волн, чтобы снова не заблудиться. Найти дорогу теперь уже не так трудно, главное — сохранять спокойствие, повторяла я себе на ходу, стараясь смотреть только вперед и не обращать внимания на тени деревьев и корни рододендронов. В конце концов тропинка слилась с другой, более широкой, шум волн нарастал, и вот наконец я снова увидела пляж, блеск луны на воде и пену прибоя на гальке.
В егерском домике горел свет, и я засомневалась, сумею ли пройти четыре мили вдоль вершины утеса, не могла решить, страшнее ли это перспективы стучаться в дверь и просить помощи у незнакомых людей. Мне пришло в голову, что если бы я была героиней романа Шарлотты Бронте, к примеру «Джейн Эйр», этот стук в дверь привел бы к ошеломляющему повороту: на сцене появляется мой ранее незнакомый родственник, кузен, с помощью которого я позднее раскрываю тайну моего детства. Такая возможность казалась мне соблазнительной, но маловероятной, да и не настало ли время прекратить воображать себя
