обрывки фраз и гавкающие голоса:

— Встаем, хорош кумарить!.. Отвечаем имя, фамилию, статью! Из камер не выходить!

Открывают мою. Выкрикивают фамилию.

Отвечаю, как положено.

— Нехуево ты здесь устроился, один сидишь, кайфуешь!.. — юродствует майор, рисуясь перед двумя рядовыми. — Может, песню какую про тюрьму сочинишь, а-га-га!

После этих двух часов относительной тишины слышится лай собак — прибыл конвой. Народ начинают выгонять на шмон. Меня — со всеми вместе. Начальник конвоя — злющий, орущий и дико матерящийся старший прапорщик по фамилии Зас. Шмонает лично, издеваясь и поминутно всех оскорбляя.

— Сегодня не повезло, сегодня этот пидор Зас, — тихо говорит кто-то рядом, — ничего обратно пронести не даст.

Тем, кто едет на суд, что-нибудь да и передадут родственники. Обычно конвойные закрывают на это глаза или за две-три пачки сигарет разрешают взять что-то из еды в камеру. Но только не при этом начальнике.

Народ нехотя скидывает одежду, выполняя команду: «Раздеться догола!» Влетает Зас.

— Хуля блядь, суки ебаные, ни хуя не шевелитесь?! Давай короче, а то собак сейчас натравлю, чтоб вам яйца поотгрызли! Не ясно, что ли, сказал?!

Процедура ускоряется не намного.

— По одному, блядь, ко мне! Приседаем, ебана в рот, три раза! Ягодицы раздвинуть! Пасть раскрыть, блядь, язык к небу! После этого быстро одеваться и — к другой стене! Пошли!

Я в середине очереди. Спешить на обыск к такому начальнику конвоя не очень хочется. Смотрю за процедурой. Арестантов много, времени в обрез, поэтому в стороне начинают шмонать еще двое конвойных. Эти — не так злобно и дотошно, поэтому пытаюсь попасть к ним.

— Эй, длинный, а ты хуля там, блядь, ебана в рот, мнешься, давай иди сюда!

— Я не мнусь, а дожидаюсь очереди, — зло огрызаюсь я.

— Ах, блядь, очереди?!. А ну давай в сторону, шмотье на отдельный стол! — заорал он диким голосом, посинев от натуги.

Все обернулись.

— Ты, Новиков, не выебывайся, делай, что говорят, — раздается из-за спины голос майора с повязкой.

Голышом иду к отдельной лавке. Бросаю вещи. Со злобной мордой подлетает Зас.

— Я сейчас, блядь, рапорт напишу, что шмон задерживаешь, получишь, ебана в глаз, пятнадцать суток! Присядай три раза!

Выполняю команду.

— Рот открыть!

Открываю рот.

— Хуля ты его там наверху открываешь, мне снизу ни хуя не видно! Присядь!

Вопящее существо ростом чуть выше моего пупа, поэтому ему не видно. Приседаю. Вокруг вертится собака.

— Кругом! Одевайся!

Грузят по воронкам, поехали. Слава богу, начальник конвоя в другой машине. Закуриваем сигарету, пускаем по кругу. В кузове темно.

— Ты смотри, сука, доебался как до человека... — начинает кто-то разговор.

— Этого пидора на воле сколько раз уже пытались замочить. Никак не могут — везучий, падла.

Обитателей и попутчиков сегодняшнего рейса развозят по судам. Меня — на допрос в управление. Целый день — для протокола. Обещают со следующей недели никуда не возить, допрашивать в тюрьме.

— Буду теперь часто ходить в гости, — прощается следователь Онищенко.

— Милости просим.

Весь день ничего нового. Вечером возвращаюсь в тюрьму уже в другой компании. Кому-то дали срок, у кого-то отложилось до завтра. Народ обсуждает приговоры и думает, как при таком конвое пронести в камеры еду и сигареты. У меня ничего нет, поэтому иду спокойно. Думаю о том, что пусть допросы хоть каждый день, но без таких вот выездов.

Опять сортируют по камерам. Стоим вдоль стены, ждем переклички. Вбегает майор.

— Всем в сторону! Отошли к стене!

Повернувшись, орет кому-то:

— Заносите!

В двери протискиваются двое рядовых с носилками. На них сидит, держась руками за коленки, мужик с «пересиженным лицом» в полосатой робе. Штаны высоко закатаны. От колен до щиколоток— бинты с кровавыми пятнами. Проносят мимо нас и ставят перед выходом из корпуса. «Полосатик», глядя перед собой, монотонно, хриплым голосом материт все на свете и качается взад- вперед, хватаясь за щиколотки.

— Прострелили копыта, суки ебаные... петухи кашкарские... м-м-м...

Конвойные молча стоят рядом.

Между стоящими у стенки шепот:

— В побег, что ли, шел?

— У нас подстрелили или привезли?

— Наверное, где-то на этапе.

Полосатик поворачивается к нам одной головой.

— Ну что, желторотики, смотрите, полосатой робы не видели? Подогрейте хоть децл — на больничку везут.

Народ зашарил по котомкам, доставая кто что может.

Конвойный останавливает:

— Белиско не падхады!

Полосатик задирает голову на конвоира.

— Хуля ты, чурка ебаный, — «не падхады!» Поднеси тогда сам к мужикам. Люди подогреть хотят, а ты... Ни хуя, что копыта заломаны, сейчас вскочу, нос тебе, сука, откушу! Поднеси, поднеси, пару пачек-то дам.

Конвойные озираются. Майора нет.

— Па аднаму падхады, толка быстра!

В носилки летят сигареты, конфеты, спички.

— Благодарю...

Полосатик выбирает несколько пачек с фильтром и сует солдатам. Те спешно прячут по карманам и за пазухой.

Любопытные пытаются задавать вопросы: откуда?., что случилось?., куда везут?.. Через длинную паузу всего один ответ:

— Эх, мужики... Зря вы, бля буду, сюда заехали. На хуй она вам эта тюрьма!

Выходят еще несколько солдат. Открывают дверь, конвойные хватают носилки. Пошли.

— Благодарю, мужики, — грустно и хрипло урчит полосатик. — Давай, начальник, кантуй, в натуре, помягче — не дрова везешь...

Всех быстро разводят по «отстойникам». Остаюсь один — мой «стакан» занят. Ищут куда меня определить. Сидеть придется до вечерней проверки — это часа четыре- пять.

Какой-то старшина спрашивает у майора:

— Куда этого?

Тот перебирает папки с личными делами.

— Закрой пока в «девятку». Сейчас этап отправим, что-нибудь освободится.

— Может, в общую?

— В общую нельзя — в деле предписание.

Ведут куда-то дальше. Коридорный с силой открывает дверь, хлопая ею себе по груди. Камеры ему не